Изумрудная скрижаль

Замкнутость и немногословность были общими чертами для всех жильцов этой мрачной неприступной громады. Непонятно было даже, сколько точно человек здесь живет и кто из них слуга, кто постоялец, а кто друг хозяина. Граф не спешил знакомить Аниту и Максимова с соседями, а традиция общих обедов, где так удобно пообщаться на короткой ноге, в замке не была заведена.

Чаще всего на глаза попадался горбатый Йонуц, но что возьмешь с немого?

Именно он, этот безобразный горбун, которого Анита про себя сразу окрестила Квазимодо, являлся единственным связующим звеном между замком и внешним миром. Время от времени, раз в неделю, он выезжал со двора на большой телеге, похожей на поставленную на колеса рыбацкую шаланду, и скрывался за деревьями. Наблюдая за ним из окна, Анита подметила, что уезжает он каждый раз другой дорогой. Возможно, это делалось для того, чтобы сбить с толку непосвященных обитателей замка.

– У его сиятельства есть резон прятаться от людей, – сказала она Максимову. – Эти дороги наверняка где-то переплетаются, образуют что-то вроде лабиринта. Несведущему человеку трудно будет выбраться отсюда.

– Это точно, – подтвердил Максимов.

Однажды, когда Анита еще не могла вставать, он решил прогуляться за пределами замковых стен. Выбрал наугад одну из троп, пошел по ней. Она разветвилась, потом еще раз и еще. Очень скоро Максимов перестал ориентироваться, короткий зимний день кончился, и ему стало не по себе. Делать нечего – пришлось достать револьвер и палить в воздух. На выстрелы прибежал китаец, без лишних слов схватил Максимова рукой (по счастью, правой) за полу и потащил к замку. Вечером того же дня граф устроил гостю выволочку и попросил впредь не совершать таких самонадеянных променадов.

– Здешние места, сударь, не подходят для прогулок, – как всегда наставительно прогундел Ингерас, пряча нос в свой толстый шарф. – Кругом болота и непроходимый лес. Если не провалитесь в топь, то обязательно заблудитесь. И, к слову, лес кишит дикими зверями.

Все это напоминало страшилки, какие обычно рассказывают детям, чтобы отвадить их от чего-то дурного. Максимов не унимался:

– А как же этот ваш Йонуц? Он не боится ни болот, ни зверей?

– Йонуц знает здесь каждую стежку. Что до зверей, то сила у него фантастическая, он одолеет и медведя.

– А он не мог бы немного познакомить меня с округой? Мы гостим у вас уже столько времени, а я до сих пор не знаю ничего…

– Всему свое время, – отрезал граф.

Йонуц уезжал на пустой телеге, а когда возвращался, она была набита поклажей. Винные бочки, хлебные караваи, кольца колбас и прочие припасы – все это изобилие поступало в закрома замка. Надобно сказать, что кормили гостей неплохо, причем национальные кушанья перемежались и блюдами других стран. И хотя Максимову не доставляло удовольствия думать, что все это приготовлено стряпухой, у которой даже ладони были покрыты густым ворсом, следовало признать, что дело свое она знает преотлично.

Аниту интересовало, откуда горбун привозит продовольствие: из той ли деревушки, где граф подобрал чету Максимовых, или из какого-то другого населенного пункта, расположенного ближе? Она, изобразив на лице милое простодушие, спрашивала об этом у графа, но он неизменно уклонялся от ответа. Максимов насилу припомнил, что от деревенского трактира они двинулись на север, потому что пробившееся через облака солнце светило в левое окошко, но, после того как граф задернул шторку, карета несколько раз поворачивала, и занятый мыслями об Аните Алекс очень скоро утратил ориентировку.

Настали самые темные зимние дни. Окружающие замок дубы, буки и грабы были покрыты толстым слоем свежевыпавшего снега, а пространство между ними заполняли нагромождения сугробов, напоминавших могильные холмы. Белизна снегов отнюдь не скрашивала общего впечатления, которое сложилось у Максимова, Аниты и в особенности у Вероники. Служанка то и дело повторяла, что в этом чертовом прибежище они сгинут навеки, и дабы этого не случилось, нужно поскорее уезжать.

Но уехать было никак нельзя – Анита еще только-только поправлялась, на улицу покамест не выходила, и сил ее хватало разве на то, чтобы пройтись немного по замку. Ходила она медленно, поминутно останавливалась, чтобы передохнуть. Максимов всегда старался быть рядом, просил ее не переутомляться без необходимости. То же самое советовал и граф. Он изменил тактику лечения: вместо вдыхания паров назначил укрепляющие отвары и настои, которые Анита должна была пить трижды в день. Она послушно выполняла его распоряжения. После того как он совершил невозможное и вытащил ее из лап костлявой старухи, глупо было бы сомневаться в сделанных им назначениях. Анита спросила у своего целителя, как скоро она сможет покинуть замок, чтобы не злоупотреблять слишком долго гостеприимством хозяина. На это граф ответил:

– Как минимум месяц-полтора вам еще придется пробыть здесь. Холера – слишком опасная болезнь, чтобы относиться к ней легкомысленно. Я должен убедиться, что она не обернулась для вас осложнениями. К тому же вы меня нисколько не стесняете. Величина замка позволяет мне принимать сколько угодно гостей. Или вам что-то не нравится?

Последнее было произнесено с нотками подозрения и некой обиды. Анита поспешила заверить, что ее все в замке устраивает, а тяготит лишь чувство неловкости оттого, что граф вынужден тратить свое драгоценное время на людей, с которыми его ничто никогда не связывало.

Ее все сильнее занимал вопрос, отчего граф так возится с нею. О влюбленности, конечно же, не могло быть и речи. Хотя Анита, неуклонно выздоравливая, избавилась от ужасающей худобы, стала походить на себя прежнюю – наделенную красотой и шармом, граф не останавливал на ней затуманенных взоров, не скользил нескромно глазами по выпуклостям ее тела. Анита страстные порывы мужчин улавливала так же безошибочно, как летучая мышь улавливает преграду, и могла с уверенностью сказать: ее внешность не интересовала графа Ингераса никоим образом. Все свое внимание он направлял на то, чтобы восстановить ее здоровье, как будто для него не было на свете ничего более драгоценного.

Он еще три или четыре раза брал у нее для исследований кровь. Заодно этой болезненной процедуре подверглись Максимов и Вероника – как лица, находившиеся с заболевшей в тесном контакте. Особенно тщательную проверку граф устроил Максимову: не ограничившись анализом крови, придирчиво выслушивал его легкие и сердце при помощи стетоскопа, сделанного из орехового дерева. Отстал лишь тогда, когда удостоверился, что пациент здоров. Но и после этого периодически интересовался, не появилось ли у него каких-либо жалоб на самочувствие.

Честное слово, – сказал Максимов Аните, – если бы мы были его родными детьми, он бы с нами так не носился. И ни полушки ведь не взял!

– Ох, лучше б взял! – вздыхала Вероника и старалась как можно реже выходить из комнаты.

Анита же, наоборот, едва научившись как следует держаться на ногах, стала предпринимать вылазки на другие этажи. Тайна замка в целом и графа в частности разжигала ее любопытство, будоражила мозг и требовала действий.

Как-то раз она поднялась на четвертый этаж, чтобы поболтать со стариком-ирландцем, который оказался наиболее разговорчивым из всех, кто населял замок. Она уже свыклась с синевой его кожи, не испытывала по этому поводу ни робости, ни отвращения. И пусть старик свято хранил секрет своей нетривиальной внешности, а также умолкал при любых упоминаниях о графе Ингерасе, становясь словоохотливым, только когда речь заходила о предметах вздорных и пустяковых, Анита не теряла надежды как-нибудь заговорить его и выудить нужную ей информацию.

Но сейчас, подойдя к его комнате, она услыхала за дверью голоса. Говорили достаточно громко, Анита сразу определила, что к ирландцу зашел граф. Не совладав с искушением, она приникла к замочной скважине и действительно увидела графа. Он стоял возле кресла, в котором сидел старик, и держал в руке ланцет. На столике подле кресла находилась глиняная миска, а рядом с ней – пустая стеклянная бутылочка со вставленной в горлышко воронкой.