Страница 6 из 9
58
Семь человек расселись за именинным столом, состоявшим из трех составленных вместе тумбочек неодинаковой высоты и застеленных куском ярко-зеленой трофейной бумаги, тоже фирмы "Лоренц". Сологдин и Рубин сели на кровать к Потапову, Абрамсон и Кондрашев - к Прянчикову, а именинник уселся у торца стола, на широком подоконнике. Наверху над ними уже дремал Земеля, остальные соседи были не рядом. Купе между двухэтажными кроватями было как бы отъединено от комнаты. В середине стола в пластмассовой миске разложен был надин хворост - не виданное на шарашке изделие. Для семерых мужских ртов его казалось до смешного мало. Потом было печенье просто и печенье с намазанным на него кремом и потому называвшееся пирожным. Еще была сливочная тянучка, полученная кипячением нераспечатанной банки сгущенного молока. А за спиной Нержина в темной литровой банке таилось то привлекательное нечто, для чего предназначались бокалы. Это была толика спиртного, вымененная у зэков химической лаборатории на кусок "классного" гетинакса. Спирт был разбавлен водой в пропорции один к четырем, а потом закрашен сгущенным какао. Это была коричневая малоалкогольная жидкость, которая, однако, с нетерпением ожидалась. - А что, господа? - картинно откинувшись и даже в полутьме купе блестя глазами, призвал Сологдин. - Давайте вспомним, кто из нас и когда сидел последний раз за пиршественным столом. - Я - вчера, с немцами, - буркнул Рубин, не лю[38] бя пафоса. Что Сологдин называл иногда общество {господами}, Рубин понимал как результат его ушибленности двенадцатью годами тюрьмы. Нельзя ж было подумать, что человек на тридцать третьем году революции может произносить это слово серьезно. От той же ушибленности и понятия Сологдина были извращенные во многом, Рубин старался это всегда помнить и не вспыхивать, хотя слушать приходилось вещи диковатые. (А для Абрамсона, кстати, так же дико было и то, что Рубин пировал с немцами. У всякого интернационализма есть же разумный предел!) - Не-ет, - настаивал Сологдин. - Я имею в виду настоящий стол, господа! - Он радовался всякому поводу употребить это гордое обращение. Он полагал, что гораздо большие земельные пространства предоставлены "товарищам", а на узком клочке тюремной земли проглотят "господ" и те, кому это не нравится. - Его признаки - тяжелая бледноцветная скатерть, вино в графинах из хрусталя, ну, и нарядные женщины, конечно! Ему хотелось посмаковать и отодвинуть начало пира, но Потапов ревнивым проверяющим взглядом хозяйки дома окинул стол и гостей и в своей ворчливой манере перебил: - Вы ж понимаете, хлопцы, пока
Гроза полуночных дозоров
не накрыл нас с этим зельем, надо переходить к официальной части. И дал знак Нержину разливать. Все же, пока вино разливалось, молчали, и каждый невольно что-то вспомнил. - Давно, - вздохнул Нержин. - Вообще, не при-по-ми-на-ю! - отряхнулся Потапов. До войны в круговоротном бешенстве работы он если и вспоминал смутно чью-то один раз женитьбу, - не мог точно сказать, была ли эта женитьба его собственная или то было в гостях. - Нет, почему же? - оживился Прянчиков. - {Авэк плезир}! Я вам сейчас расскажу. В сорок пятом году в Париже я... [39] - Подождите, Валентуля, - придержал Потапов. - Итак...? - За виновника нашего сборища! - громче, чем нужно, произнес Кондрашев-Иванов и выпрямился, хотя сидел без того прямо. - Да будет... Но гости еще не потянулись к бокалам, как Нержин привстал - у него было чуть простора у окна - и предупредил их тихо: - Друзья мои! Простите, я нарушу традицию! Я... Он перевел дыхание, потому что заволновался. Семь теплот, проступившие в семи парах глаз, что-то спаяли внутри него. - ... Будем справедливы! Не все так черно в нашей жизни! Вот именно этого вида счастья - мужского вольного лицейского стола, обмена свободными мыслями без боязни, без укрыва - этого счастья ведь не было у нас на воле? - Да, собственно, самой-то воли частенько не было, - усмехнулся Абрамсон. Если не считать детства, он-таки провел на воле меньшую часть жизни. - Друзья! - увлекся Нержин. - Мне тридцать один год. Уже меня жизнь и баловала и низвергала. И по закону синусоидальности будут у меня может быть и еще всплески пустого успеха, ложного величия. Но клянусь вам, я никогда не забуду того истинного величия человека, которое узнал в тюрьме! Я горжусь, что мой сегодняшний скромный юбилей собрал такое отобранное общество. Не будем тяготиться возвышенным тоном. Поднимем тост за дружбу, расцветающую в тюремных склепах! Бумажные стаканчики беззвучно чокались со стеклянными и пластмассовыми. Потапов виновато усмехнулся, поправил простенькие свои очки и, выделяя слоги, сказал:
- Ви-тий-ством резким знамениты, Сбирались члены сей семьи У беспокойного Ни-ки-ты, У осторожного И-льи.
Коричневое вино пили медленно, стараясь доведаться до аромата. - А градус - есть! - одобрил Рубин. - Браво, Андреич! [40] - Градус есть, - подтвердил и Сологдин. Он был сегодня в настроении все хвалить. Нержин засмеялся: - Редчайший случай, когда Лев и Митя сходятся во мнениях! Не упомню другого. - Нет, почему, Глебчик? А помнишь, как-то на Новый год мы со Львом сошлись, что жене простить измену нельзя, а мужу можно? Абрамсон устало усмехнулся: - Увы, кто ж из мужчин на этом не сойдется? - А вот этот экземпляр, - Рубин показал на Нержина, - утверждал тогда, что можно простить и женщине, что разницы здесь нет. - Вы говорили так? - быстро спросил Кондрашев. - Ой, пижон! - звонко рассмеялся Прянчиков. - Как же можно сравнивать? - Само устройство тела и способ соединения доказывают, что разница здесь огромная! - воскликнул Сологдин. - Нет, тут глубже, - опротестовал Рубин. - Тут великий замысел природы. Мужчина довольно равнодушен к качеству женщин, но необъяснимо стремится к количеству. Благодаря этому мало остается совсем обойденных женщин. - Ив этом - благодетельность дон-жуанизма! - приветственно, элегантно поднял руку Сологдин. - А женщины стремятся к качеству, если хотите! - потряс длинным пальцем Кондрашев. - Их измена есть поиск качества! - и так улучшается потомство! - Не вините меня, друзья, - оправдывался Нержин, - ведь когда я рос, над нашими головами трепыхались кумачи с золотыми надписями Равенство! С тех пор, конечно... - Вот еще это равенство! - буркнул Сологдин. - А чем вам не угодило равенство? - напрягся Абрамсон. - Да потому что нет его во всей живой природе! Ничто и никто не рождается равными, придумали эти дураки... {всезнайки. -} (Надо было догадаться: энциклопедисты.) - Они ж о наследственности понятия не имели! Люди рождаются с духовным - неравенством, волевым [41] неравенством, способностей - неравенством... - Имущественным - неравенством, сословным - неравенством, - в тон ему толкал Абрамсон. - А где вы видели имущественное равенство? А где вы его создали? - уже раскалялся Сологдин. - Никогда его и не будет! Оно достижимо только для нищих и для святых! - С тех пор, конечно, - настаивал Нержин, преграждая огонь спора, жизнь достаточно била дурня по голове, но тогда казалось: если равны нации, равны люди, то ведь и женщина с мужчиной - во всем? - Вас никто не винит! - метнул словами и глазами Кондрашев. - Не спешите сдаваться! - Этот бред тебе можно простить только за твой юный возраст, присудил Сологдин. (Он был на шесть лет старше.) - Теоретически Глебка прав, - стесненно сказал Рубин. - Я тоже готов сломать сто тысяч копий за равенство мужчины и женщины. Но обнять свою жену после того, как ее обнимал другой? - бр-р! биологически не могу! - Да господа, просто смешно обсуждать! - выкрикнул Прянчиков, но ему, как всегда, не дали договорить. - Лев Григорьич, есть простой выход, - твердо возразил Потапов. - Не обнимайте вы сами никого, кроме вашей жены! - Ну, знаете... - беспомощно развел Рубин руками, топя широкую улыбку в пиратской бороде. Шумно открылась дверь, кто-то вошел. Потапов и Абрамсон оглянулись. Нет, это был не надзиратель. - А Карфаген должен быть уничтожен? - кивнул Абрамсон на литровую банку. - И чем быстрей, тем лучше. Кому охота сидеть в карцере? Викентьич, разливайте! Нержин разлил остаток, скрупулезно соблюдая равенство объемов. - Ну, на этот раз вы разрешите выпить за именинника? - спросил Абрамсон. - Нет, братцы. Право именинника я использую только, чтобы нарушать традицию. Я... видел сегодня жену. И увидел в ней... всех наших жен, измученных, запуганных, [42] затравленных. Мы терпим потому, что нам деться некуда, - а они? Выпьем - за них, приковавших себя к... - Да! Какой святой подвиг! - воскликнул Кондрашев. Выпили. И немного помолчали. - А снег-то! - заметил Потапов. Все оглянулись. За спиною Нержина, за отуманенными стеклами, не было видно самого снега, но мелькало много черных хлопьев - теней от снежинок, отбрасываемых на тюрьму фонарями и прожекторами зоны. Где-то за завесой этого щедрого снегопада была сейчас и Надя Нержина. - Даже снег нам суждено видеть не белым, а черным! - воскликнул Кондрашев. - За дружбу выпили. За любовь выпили. Бессмертно и хорошо, - похвалил Рубин. - В любви-то я никогда не сомневался. Но, сказать по правде, до фронта и до тюрьмы не верил я в дружбу, особенно такую, когда, знаете... "жизнь свою за други своя". Как-то в обычной жизни - семья есть, а дружбе нет места, а? - Это распространенное мнение, - отозвался Абрамсон. - Вот часто заказывают по радио песню "Среди долины ровныя". А вслушайтесь в ее текст! - гнусное скуление, жалоба мелкой души: