Беглянка

 Сидеть в своей комнате было скучно. Шитье не шло — бисер валился из рук, а иголка уже раз пять уколола пальцы. Выглянув в окно — а батюшка меня баловал, поставил дорогущее остекление вместо дешевого бычьего пузыря или более привычных слюдяных кусочков — я закручинилась: солнце только село за верхушки близкого леса, над землей стояло марево нагретого воздуха, желудок пел голодные песни — всё вокруг подсказывало, что мне стоит пробраться на кухню и немножко поесть. Решено: иду на кухню.

 Выходила из своей комнаты я осторожно, стараясь не глядеть в большое ростовое зеркало, которое батюшка подарил мне на прошлый день рождения. Зеркало было тоже дорогим, но не запредельным — всего лишь полированным листом бронзы, а не стеклянным. Но я всё равно его не любила — оно отражало меня толстой. И батюшка тоже иногда мягко подшучивал над моими размерами, сравнивая меня с коровкой.

 Скривившись от таких мыслей, я решительно открыла дверь и подозрительно огляделась. На всякий случай.

В коридоре было тихо и темно. Перед лестницей чуть покачиваясь от сквозняка мерцал маленький подвесной фонарик. Батюшка отчего—то считал, что ходить каждому со свечкой или таким же фонарем — только пожар разносить, и перестроил дом так, чтобы во всех местах днём было обычное солнечное освещение, а на ночь — зажигать такие маленькие фонарики над лестницами. Мол, всё одно половина живущих в доме полуночники, так что свечей на всех не напасешься.

 Я полуночницей не была, но поесть любила. Как и батюшка... Но я не толстая, я заметная! И вся в батюшку!

 Примерно так я убеждала себя, пока ноги сами несли меня по коридору до лестницы, потом налево и вниз — к кухне. Два пролёта и я замираю, остановленная гневным батюшкиным голосом за плечом:

 — Что это такое?!

 "Поймал!" — подумала я и выдохнула.

 — И ты считаешь, что придет невесть кто, скажет "Я договаривался с дедом твоей дочки, отдавай мне её в жёны", и я должен поверить просто на слово?! — продолжил он, все более сердитым голосом.

 И только сейчас я сообразила, что слышала батюшку из окна, мимо которого только что прошла. Видимо в батюшкином кабинете тоже были распахнуты окна, как и в кухонном коридоре...

 — Всеволод Всеславович, я понимаю, это обидно: восемнадцать лет растить ребенка и в конце узнать, что дочка обещана незнакомому вам человеку, но ничего не поделаешь!

 Судя по интонации, батюшкин гость тоже еле сдерживал себя чтобы не зарычать.

 — Что ж вы раньше не приходили? — в голосе отца была ярость и бессилие: против иного слова и железо, и золото не помогает...

 — Дак, Всеволод Всеславович...

 Начал отвечать гость, а меня как пыльным мешком стукнуло: он сказал "дочка", то есть они обсуждают... меня!!!

 Есть расхотелось тут же.

 Тихо, на цыпочках, я подошла к окну, легла животом на подоконник и высунулась как можно дальше из окна. Слышимость стала лучше, но вот слушать было нечего: гость и батюшка на все корки костерили друг друга. Щеки у меня пылали — мужчины давно не стеснялись в выражениях. Поднявшийся ветерок расшалился и уже раза три хлопнул меня по щеке деревянным ставнем, которым служанки должны были закрыть окно на ночь, но мне было всё равно. Я висела, жадно вслушиваясь в брань.

 Оказывается, сразу после того как матушка моя родилась, её определили этому белесому в жены. Когда она подросла и познакомилась с ним, выяснилось, что ей это не по нраву. Матушка сначала просто ругалась, а потом сбежала и пришла к наречённому жениху через две недели, показав брачный браслет и сказав, что уже ни один волхв её не сможет заставить выйти за него замуж — она ждёт ребенка от другого. Тогда гость и матушка заключили договор, по которому она обязывалась вырастить меня, выдать замуж, а потом уйти от мужа и стать женой гостя, как было оговорено ещё до их рождения.

 — Мила умерла восемь с половиной лет назад, — глухо сказал батюшка. — Она мне ничего про такие уговоры не говорила.

 — Гляньте на этот договор, надеюсь, почерк жены вы не забыли за эти годы?

Мне показалось, или в голосе мужчины действительно проскользнула злая насмешка?

Потом были две минуты напряженного молчания и тихий, полный боли голос отца:

 — Ах, милая, что же ты мне не сказала...

 У меня устали руки, и я сползла обратно на пол. Подслушивать разговор дальше уже не было никакого желания. Всё, что было существенным для меня, я услышала: меня хотят выдать за этого блёклого и страшного мужика! И, судя по тому, что гость захватил с собой не дорогие ткани и бархат, не жемчужные ожерелья и золотые браслеты, а всего лишь один договор, он был твёрдо уверен в том, что жену он здесь себе достанет и без подарков невесте.

 Стоять в кухонном коридоре было опасно. Батюшка в расстроенных чувствах любил поесть, а в комнатах у нас никто и никогда не кушал — чтобы мышей и прочих подобных тварей не плодить.