Дезертир

Тиберий Лидон, корникуларий, сиречь начальник канцелярии легата, оторвался, наконец, от своего папируса и посмотрел на центуриона.

– Что-нибудь интересное?

– Думаю, да. Я поймал киликийцев.

– Киликийцев? Здесь, у берегов Испании?

– Я тоже удивился, потому и не отправил их на дно, а притащил сюда. В сущности, какие-то оборванцы. На их посудине не нашли ничего ценного, кроме обычного пиратского барахла, снятого с захудалых купчишек. Чего их сюда занесло, в такую даль? Чует мое сердце, неспроста они крутились возле Сертория, ой, неспроста.

– Ты давай, рассказывай. С самого начала, с подробностями. Знаешь ведь, для меня нет мелочей, не стоящих внимания.

– Ну, что рассказывать? Мы-то думали, что Серторий дал деру на юг Испании, но разведка доложила, что местные его там не видели. Как сквозь землю провалился. Знаешь, где обнаружился?

– Где?

– На Питиусе. С дозорной либурны видели возле острова множество мачт и в море вокруг несколько посудин болтались. Ну, кто там еще может быть в таком количестве? Не рыбаки же. Лоханки все немаленькие. Луск, естественно, вознамерился Сертория оттуда выкурить, встали на ночлег у берега, прямо напротив острова, чтобы, значит, наутро подойти к нему. Но налетел шторм и десять дней мы не могли даже носы высунуть из безопасной гавани.

– А когда шторм стих, Сертория на Питиусе не оказалось, – предположил Лидон.

– Какой ты догадливый… Да, не оказалось.

– Что, он прямо в бурю сбежал? Или все же разведчики ошиблись?

– За разведку я ручаюсь, там у меня один знакомец, у него глаз верный и желаемое за действительное он никогда не выдает.

– Стало быть, рискнул. А может, просто потонул?

– Может и потонул, – кивнул Дециан, – вот если Луск ни с чем вернется, я, пожалуй, тоже стану числить Сертория в утопленниках.

– Ладно, предположения будем строить потом. Стало быть, Гай Анний послал тебя искать беглецов на севере?

– Да. Только не меня одного. Несколько отрядов, по три-четыре корабля. А сам пошел на юг. Я пробыл в море два дня, да так далеко залез, что берега не видел, чуть совсем не потерялся, думал уже возвращаться. Есть у меня один парень, глаз, как у орла, он-то их и разглядел.

– Кого?

– Пиратов. Мачты к северо-западу.

– Мачты?

– Ага, паруса свернуты, видишь ли, им ветер неудобный был. Они к берегу шли. Судно, особенно небольшое, если без парусов идет, сложно разглядеть. Так этот мой парень…

– Я уже понял, какой он у тебя глазастый, давай дальше. Почему ты сразу решил, что это пираты?

– Не сразу. Но надо же проверить, мало ли. Они приближались со стороны открытого моря, и я знаешь, что подумал?

– Что?

– Штормом их отнесло далеко в открытое море. Они возвращались к берегу, но едва нас заметили, как повернули на север. А ветер как раз в этом направлении попутный, я уже под всеми парусами иду. Пока они свои ставили, приблизился.

Из рассказа Дециана выходило, что удирали от него два совсем небольших суденышка. Одним из них оказался шестнадцативесельный акат. Судно, в общем-то, не военное. Купцы на таких ходят, из тех, что позажиточнее и может позволить себе кормить команду гребцов. Хорошая посудина, не чета парусникам. Не страшен штиль и всегда есть неплохие шансы убежать от пирата. Сначала Дециан даже и мысли не допустил, что акат может иметь отношение к серторианцам и, скорее всего, не стал бы его преследовать. Если бы не идущее рядом второе судно, в котором римляне с немалым удивлением опознали любимую киликийскими пиратами гемиолию.

– Гемиолию? Что это? – переспросил Тиберий.

– А это, дружище, весьма хитроумная штука. Можно сказать, на ней все разбойное могущество киликийцев построено.

При всех своих талантах, человеком Лидон был сугубо сухопутным, тогда как Дециан, прослужив в классиариях с тех самых времен, как Гай Марий допустил в легионы бедняков, считал себя настоящим морским волком. Центурион любил поговорить о морских делах, особенно, когда среди собеседников не было моряков, которые могли бы высмеять те небылицы, которые он иногда развешивал на ушах доверчивых слушателей. Впрочем, в этот раз он не стал ничего сочинять сверх меры.

Несколько веков назад киликийцы осчастливили пиратское братство изобретением. Взяли судно с двумя рядами весел, убрали половину скамей-банок верхнего ряда, освободив носовую часть, настелили там сплошную палубу. Получилась гемиолия. Отличное оружие в умелых руках. В погоне за добычей гребли полтора ряда весел. На открытой носовой палубе собирались застрельщики, которым не мешались банки под ногами. При сцеплении с жертвой верхние гребцы бросали весла и также вступали в бой, а нижние готовились в случае неудачи проворно отработать назад. В государственных флотах гемиолии не применялись, там в ходу была гигантомания.

Кормчий "Реи Сильвии", сицилийский грек по происхождению, оценив опытным взглядом пиратское судно, заявил центуриону, что там около шестидесяти гребцов. А на квинкверемах римлян – по триста.

Римляне поставили все паруса. Квинкверемы имели три мачты, считая носовую наклонную, под малый парус-долон. Либурны – двухмачтовые.

– Ну, значит, погоня началась. Вижу, гемиолия держит дистанцию. Хотя там впятеро меньше гребцов, но и судно гораздо легче, подвижнее квинкверемы. У нас ведь и машины и стрелковые башни. А вот акат начал отставать. У него и гребцов совсем мало и паруса небольшие, особенно носовой долон левантийского покроя, треугольный, именуемый акатионом. Он хорош для маневрирования, но не способен обеспечить большую скорость.

– Ты не отвлекайся, про особенности разных парусов как-нибудь в другой раз расскажешь. Дальше что?