Страница 13 из 93
Нет, куда его занесло? Это разве Мордор? И трава у нас тоже не растет, рассеянно подумал комендант, проведя рукой по зеленеющей кочке. Травинки щекотали ладонь и отбрасывали четкие тени. В ярком свете долина походила на оазис: желтый песок усеян изумрудными кустиками травы, а нагромождение больших серых валунов напоминало лежащих мумакиль. Лошади, однако, не наблюдалось.
Долгузагар посвистел, и из-за камней-слонов показалась ее голова с торчащим изо рта пучком травы. Морадан помахал лошади рукой, и та, обогнув валуны, двинулась к нему, грациозно переставляя точеные копыта и потряхивая челочкой.
Гнедая кобыла, обманчиво хрупкая и тонконогая, словно вырезанная из темного дерева безделушка-статуэтка, не походила ни на высоких нумэнорских скакунов, ни на низкорослых коньков жителей востока или дикоземских племен Последнего Союза. Комендант не мог оторвать от нее глаз: ступает легко, еле слышно, как по воздуху плывет.
Отравленной стрелы проник мне в сердце яд,
Едва красавица в меня метнула взгляд.
— услышал Долгузагар чей-то хриплый голос и вздрогнул: голос был его собственный.
Красавица прошла, покачивая станом, —
Так ветвь качается, как ветры налетят.
Седло легкое, не похожее на тяжелые, с высокой лукой, седла под одоспешенного всадника. Да и сама лошадка скорее быстрая, нежели сильная. Оголовье с налобной бляхой в виде кленового листа, как то в обычае у нимри Зеленолесья.
Красавица прошла, скосила глаз пугливый, —
Так робкая газель порой глядит назад...
Когда лошадь подошла к нему, комендант встал на колени, гнедая опустила голову, и человек некоторое время так стоял, прижавшись лбом к ее теплому лбу. Хоть и эльфийская, лошадь была живой и настоящей, а Долгузагар не садился в седло целую вечность — с начала Осады.
Когда комендант выпустил кобылу, та вернулась к своей трапезе. Тут проснулся Долгузагаров желудок и потребовал полагающегося довольствия. Порешив, что это добрый знак: есть хочется только живым и относительно здоровым, — морадан поднялся с колен и начал разбираться со своими обстоятельствами.
Седельные сумы были почти пусты — лишь на самом дне одной из них комендант обнаружил ссохшуюся краюху бурого хлеба, каковую с жадностью сглодал, даже не трудясь спускаться к реке, чтобы ее размочить. Его собственный подсумок, где хранился неприкосновенный запас, по-прежнему висел на поясе, но Долгузагар забыл наполнить его, собираясь в путь. И теперь там ничего не осталось, кроме трех дорожных хлебцев.
На подкольчужнике, слева сплошь в засохшей крови, почти параллельно старому разрезу шел новый. Однако повязка была цела и невредима, и крови на ней проступило немного, хотя коменданта помнилось, что после удара эльфийского клинка кровь из плеча так и хлынула.
Чувствуя некоторое головокружение от свалившихся на него загадок, Долгузагар повел кобылу к речке. Помогая правой руке зубами, он снял с лошади упряжь и разделся сам. Побрившись кинжалом и прополоскав подкольчужник и одежду — у рубахи отсутствовал левый рукав, — комендант расстелил постиранное сушиться на согретые солнцем валуны и принялся осторожно разматывать повязку.
Под полотенцем и салфеткой обнаружилось две раны — почти параллельные, как и разрезы на подкольчужнике. Вторая рана зашита через край, но так же аккуратно, как и первая. Обе воспалены и сочатся сукровицей, однако уже подживают. Значит, маг меня залатал, думал Долгузагар, возвращая повязку на место. А дальше-то что было?
Морадан осторожно зашел в холодную воду. Речка была ему примерно до середины бедра. Покрякивая и ежась, комендант вымылся, стараясь не замочить повязку. Вода вроде бы чистая, но лучше не рисковать.
Однако, когда он позвал кобылу, та вошла в реку без колебаний. Допустим, размышлял Долгузагар, насвистывая себе под нос, Азраиль перекинул меня через седло — вот на гнедой шерсти засохшая кровь, сейчас мы ее отмоем, будешь у нас снова чистая и красивая... — а сам сел на второго коня и пустился наутек. По дороге его, предположим, подстрелили. Но чтоб эльфийская лошадь ускакала от своих, да еще и под грузом...
Выбравшись на намытый рекой язык крупной обкатанной гальки, которая после ледяной воды казалась почти горячей, продрогший Долгузагар некоторое время лежал лицом вниз, закрыв глаза, без мыслей и чувств, словно что-то внутри него требовало времени, чтобы осознать неожиданное спасение — или смириться с ним.
Потом перевернулся на спину и покрепче зажмурился. Ощущал он себя странно, и отнюдь не из-за раны. Дело было... пожалуй, в его положении. Долгузагар, сколько себя помнил, всегда кому-то подчинялся: сначала отцу, позже — Коменданту Башни. Да, он и сам командовал людьми и — реже — орками, но над ним всегда кто-то был. А сейчас над ним не стало никого. Поднапрягшись, морадан сообразил, что это такое: свобода.
Одеваясь, бывший комендант приметил в росшем неподалеку кустике травы что-то желтое, словно смятый лоскут материи. Безотчетно сделав шаг и наклонившись, Долгузагар осознал, что видит самый настоящий цветок — «желтяк» на языке его детства.
Выпрямившись, морадан долго смотрел на цветок, пока путем сложных подсчетов и вычислений не пришел к выводу, что сейчас весна, хотя он даже отдаленного понятия не имел, какой именно месяц. В Башне говорили «сегодня», «вчера», «третьего дня», «неделю, месяц, год назад» и почти никогда — «в январе», «в мае»... Так что за семь лет почти неотлучного сидения немудрено запутаться не то что с месяцами, а даже со временами года.
Единственное, что понятно, так это то, что с ночи побега прошло не больше четырех дней — если принять во внимание его самочувствие и состояние раны. Значит, он не может быть нигде, кроме Мордора, потому что от Темной Башни до выходов с Горгорота никак не меньше двух дней пути даже для Авенира, «самого быстрого из гонцов Владыки». Но где в пределах хребтов, окружающих Равнину Ужаса, может быть такое место — с травой и настоящим ручьем, а не дождевым вади?