Страница 86 из 90
– Господь был с нами! – заявил король Гейза, возвёл очи горе и перекрестился. – Нечестивые предались бегу, однако от моих молодцов далеко не убегут. Обдерут диких грабителей, свяжут и продадут в Буде на базаре. Был тут у меня проезжий купец-араб, так прямо восхищался человек, до чего в моей стране дешевы рабы.
Услышав перевод, Хотен вполголоса заявил Марко, что всё забывает спросить, откуда в Венгрии взялись рабы, если Иштван Святой запретил рабство.
Марко буркнул:
– Так то же слова святого. Да! Можно подумать, что ты сам всегда поступаешь по Евангелию.
Тут король поманил к себе Хотена:
– Ты, посол, конечно же, оценил моих хорезмийских лучников, они сами приехали ко мне на службу. Мы, мадьяры, считали себя добрыми лучниками, однако таких луков и мы не видали! Склеены из черт его знает чего и бесовским каким-то клеем, а как бьют, ты сам видел! Правда, все до одного мусульмане, креститься ни один не пожелал. Мне пришлось занять их для итальянского похода цезарю Фридриху, когда подписывал с ним перемирие. Пять сотен храбрых мадьяр и эти хорезмийцы! Изнеженные итальянцы при их виде просто разбегались… О, вот и мой доблестный Эверин!
У поджарого Эверина дё Руана сочилась кровью рана на лбу, он ехал под знаменами королевским и своим, а на острие длинного копья вёз отрубленную человеческую голову. Не доехав до короля саженей пяти, стряхнул брезгливо голову на осеннюю вытоптанную траву и отдал копьё оруженосцу. Потом прокричал, что вежи взяты, полон и добыча отбиты, а этот вот был в парчовом кафтане, и невдалеке валялся красно-синий бунчук.
К голове подъехал сенашалк Карлус, свесился с коня, рассматривая. Пожал плечами, скользнул боевой рукавицей по гладко обритому затылку, потом ухватил голову за длинный черный ус и повез показывать королю. Тому пришлось склонить свою голову к плечу, чтобы вглядеться в желтое лицо.
– Ба! Да это же хан Костук! – и погрозил голове блестящим железным пальцем. – А кто мне клялся всем на свете, что будет ездить у моего стремени и биться с моими врагами? Видно, цезарь Мануил заплатил больше, или просто мои дукаты закончились. Сенешалк, позаботься о том, чтобы его голову швырнули в Тису – позорное для печенега погребение. А когда найдут бывшего моего печатника, пусть похоронят его как воина.
Палач Миклош-живодер, которого до сих пор и не видно было, занялся отрубленной головой, оруженосец заносчивого конюшего Аверина – раной на лбу у господина, а король Гейза повернулся к Хотену, подозвал поближе Марко и заговорил торжественно:
– Я мог бы отпустить тебя, посол, прямо сейчас, однако не хочу оставаться твоим должником. Придется подождать, пока добьют печенегов, соберут добычу и выделят мою долю. Тогда ты получишь лучшего коня из добычи, каждый из твоих людей по доброму коню, а твоя сметливая наложница-худышка еще и лучшее женское украшение, взятое в вежах. А пока завершим наши дела, посол. Тебя сопроводят до самого Киева мои разведчики, старшего над ними, Белу, ты видел. Самому нужны, но для друга и для тещи ничего не жаль… Они назад повезут тещу мою Любаву Дмитриевну. Эти мои орлы до самой страны Даймин долетят, если прикажу. Поедешь под двумя посольскими стягами. А теперь слушай, что скажешь ты от моего королевского имени союзнику моему и шурину великому князю киевскому Ростиславу Мстиславичу…
Эпилог, или Удивительные превращения котты с плеча Хотенова
Посольство Хотена благополучно и до начала осенней распутицы вернулось в Киев. Дорогой Хотен подружился с Белой и узнал от этого матерого разведчика много нового для себя о войнах с немцами и греками. Однако возвращаться вместе с ним и княгиней Любавой Дмитриевной в Венгрию сыщику не пришлось. Потому что великий князь Ростислав Мстиславович не испытывал к своей безродной мачехе особых родственных чувств. Не стесняясь иноземца-простолюдина Белы, великий князь заявил Хотену, что вздорная бабёнка точно так же позволит отобрать у себя и новые богатства, коими её наделит добрый его шурин Гейза. Мадьяры поехали тогда за Любавой Дмитриевной в далекий Слуцк, где она жила у сына своего князя Владимира Мстиславича, прозванного Мачешичем, а Хотен остался в Киеве: у него и без просьб короля Гейзы нашлось, чем заняться.
Любава Дмитриевна слишком завозилась, собираясь в далекое путешествие, да так и осталась на месте – потому что на Русь пришла весть о внезапной смерти короля Гейзы, а после неё в Венгрии началась обычная в таких обстоятельствах смута. Со временем и в Киеве стало известно, что щедрый Гейза умер скоропостижно, после пира в собственной палате в Эстергоме. Отравил же Гейзу, по общему мнению, его же виночерпий Франц из Ульма – иначе за что же его так щедро наградил младший брат покойного, дюк Ласло, как только ему удалось взять власть, и почему тогда сразу же с почетом отправил Франца на родину, в Ульм?
А королеве Ефросинье Мстиславовне, беременной последней четвертой, уже посмертной дочерью от Гейзы, пришлось бежать со старшим сыном-подростком, поспешно увенчанным короной, в Пожонь, и только после смерти посаженного на мадьярский трон греками дюка Ласло, а затем и второго мужнина брата, короля Стефана, ей удалось вернуться в Стерегом. Как королева Фрузцина и предсказывала Хотену, она испытала в конце жизни немало душевных терзаний: ведь ей приходилось не только наблюдать борьбу за власть своих сыновей, но и вмешиваться в неё.
Эпилог. О круговороте вещей в истории, а к сему мысли ангела Памфилия о книгопечатании
Золотые шпоры Хотен сберег даже в тот несчастливый мартовский день 1169 года, когда Киев был взят и разорён сыном Андрея Боголюбского князем Мстиславом и двенадцатью подвластными и союзными ему князьями. А вот двор Хотенов не избежал общей печальной участи и его рухлядь досталась половцам. В предшествующие спокойные годы Хотен цеплял золотые шпоры всякий раз, когда его приглашали в великокняжеский терем на приемы иноземных послов и прочие торжества. Вначале натягивал в таких случаях и немецкую одежду, однако с годами матерел он, Хотен Незамайкович, и настало время, когда стала ему красная котта тесной настолько, что даже умелые ручки Прилепы ничего с этим поделать не смогли. Тогда немецкая шапочка, чулки-штаны и котта, пересыпанные полынью, прочно обосновались на дне сундука.