Страница 82 из 90
Вместо ответа он повернулся спиной и, изогнувшись, показал на шпоры.
– Славно! Ты их, смотри, только в церковь и во дворец цепляй. Мягкие чересчур, еще потеряешь, – посоветовала она заботливо, будто старшему сыну, хоть и была моложе лет на десять. – А в поход или на войну закажи себе в Киеве железные, да отдай вызолотить, вот оно и будет ладно…
– Спасибо, милостивая королева.
– Это тебе спасибо, что избавил нас от сего страхопуда, праведника-душегуба. Я всегда думала, что наш печатник с большой придурью, но чтобы настолько свихнутый? Тот же батька Ансельм, он ведь, хоть и латинский чернец, мухи в жизни не обидел… Мой Гейза думает, что со мною бабская беда случилась, потому что я боялась за него и за старшенького, Степана. Кто может знать? Однако я больше его самого виню: родила я Гейзе уже семерых (четырех парней и трех девиц) – неужели мало? Ладно, девиц замуж пристроим, Эржбету уже и выдали, а четыре королевича как после него власть поделят? Но я не о том…
– Слушаю, королева.
– Гейза будет говорить тебе посольские речи моему брату Ростиславу. Скажет и насчет присылки сюда моей матушки княгини Любавы Дмитриевны. Он братец мне сводный, Ростислав, от другой матери, от варяжской королевны Христины, но пусть поможет, если будет на то его добрая воля. И тебя о том же прошу. Гейза хочет мою матушку одарить, чтобы достойно, своим домом, дожила свой век. Он уже одарял, уже приезжала, но года четыре тому назад её на Руси родичи ограбили и всё добро, Гейзой подаренное, отняли. Хочет Гейза помочь ей, спасибо. Однако… На Бога надейся, а сам не плошай. Скажи ей, пусть не побоится, займет денег у киевских ростовщиков (а ты подскажешь надёжных), и пусть привезет сюда самых дорогих и ценных мехов, а здесь уж я ей помогу… И ты, если поедешь с матушкой послом, тоже накупи мехов подороже, а отсюда все везут золото и серебро, дешевы тут. Ты сюда скакал, как на пожар, и в самом деле наш пожар потушил. А если вдругорядь поедешь столь далеко, и о себе не забывай.
– Я в Киеве мелкая сошка. Однако сделаю, что смогу.
– Спасибо за желание способствовать. И еще. Будет битва, да не бросайся ты грудью моего Гейзу прикрывать! Есть ведь кому. Тебе свою голову беречь надо. Ну, иди, а то Гейза на тебя разгневается. Ручку мою целуй!
Он отступил по ковру почти уж до двери, когда королева Фрузцина окликнула его спутницу:
– Лизка! Огня прихвати! Нечего вам лбами в стены стукаться…
Однако Лизка задула свечу в подсвечнике, стоило им оказаться рядом с первым же темным углом. Безмолвно набросились они друг на друга, только Хотен попросил было развязать на нем сзади тесемки чулок-штанов, а Лизка лишь хихикнула в ответ. Наконец, её каблучки снова простучали по ступенькам, и Хотен прислонился спиною к стене, судорожно глотая воздух разинутым ртом. Потом ноги отказались ему служить, он опустился на корточки. Сразу же на всё еще возбуждавшие его запахи любви наслоилась острая вонь мочи и крысиных какашек.
– Грязь, грязь, грязь! – стукнул он кулаком по колену. – Грязь, обман!
И хорош же был бы он сейчас, если бы Лизка выполнила его просьбу, и он остался бы с развязанными на спине тесемками и с голой задницей! Пошел бы просить помощи у стражника? А ведь всё равно придется – если опять какую-нибудь глупость успела на спину пришпилить… Эх! Он, конечно же, постарался, на ноги вновь поднявшись и от стены отклеившись, пошарить у себя на спине, куда только достала рука, однако и к стражнику подле входа в пиршественную палату повернулся спиной, вопрошая взглядом:
– Ну, как?
– Веб, на задней стране чистых, – ответил мужик полупонятно, взял алебарду в левую руку и отряхнул паутину с киевского чудака.
У Хотена немного полегчало на душе, и он распахнул двери в палату. К сожалению, король Гейза уже восседал во главе стола, но он не рассердился на Хотена за опоздание и показал ему на место справа от себя. Хотен в ответ поклонился, приложил руку к сердцу и отправился обходить слуг, наделяя каждого золотым. Уж лучше на трезвую голову…
Архиепископа не было за столом, все видные военачальники уехали уже в войско, иначе и не оказаться бы Хотену по правую руку от короля. Сам король на сей раз не много уделял киевскому послу внимания, сразу почти опьянел, а потом общался больше с вызванными снова в палату скоморохами. Зато подсел к Хотену братец Жак и поздравил с нежданным успехом.
– Знаешь, шевалье из Киева, никак я не думал, что тебе удастся решить такую задачу, – добавил.
– А ты, святой отец, и в похвале без гадости не обойдешься, – усмехнулся Хотен. – Скажи мне лучше, зачем ты обшаривал ящики в моем столе для письма?
– Во-первый, это не твой стол, во-вторых, я там ничего не взял. В-третьих, любопытство не порок, посол!
Твой – не твой… Можно ведь попросить у короля Гейзы сию диковину. Братец Жак отвлекся, приложившись к кубку, а Хотен представил себе исцарапанную столешницу, навьюченную на Лакомку, за ним Гордеца с тремя ножками и теремом-надстройкой, веревками обвязанными, на горбу, а перед Лакомкой себя на своих двоих в немецкой одежке и со всем своим добром в переметных сумах…
– Да ладно, не про стол речь! А зачем ты мой складень раскрывал?
– «Складен»… Так у вас диптих называется? Удивительными путями развивается просвещение! Ведь точно такой же диптих был у несравненного Горациуса, и это на него смотрели божественные глаза поэта, когда выводил он на тонком слое воска: «Saepe stilum vertas», что означает: «Чаще поворачивай стилус».