Страница 83 из 90
– Это та самая костяная палочка, которую ты в обычном своем варварском одеянии подвешиваешь к поясу. У древних римлян были точно такие, только стилус Горация вместе с диптихом носил за ним в палисандровом ларце его вольноотпущенник.
– Господи, да у меня от твоей болтовни вот-вот голова лопнет! Скажи, наконец, зачем тебе был нужен мой складень?
– Ну, прости, наконец, мне мое невинное любопытство… Любопытно было посмотреть, какими знаками для письма пользуются киевские схизматики. Оказалось, что греческими большими литерами, как и здешние… Признаюсь, немало удивился я, увидев в твоем диптихе запись табулы. И какой-то странной табулы.
Хотен насторожился. Вот уж не думал он, что латинский пройдоха засунет нос в его сыщицкую кухню! Соврал небрежно:
– А… Да это у меня «Пасхалия» была. Дни чтобы в каждом году определять, когда Пасха наступает.
– Ага… А какой год в твоем календаре называется «Вилхелм»? Много я видел разных табул, в Париже проник я в тайну славной табулы Архимедовой, однако такой, как у тебя, не припомню.
– Знаешь ли, святой отец… У каждого ремесла есть свои тайны. Ты же не станешь мне открывать, как это хлеб и вино вдруг превращаются в тело и кровь Христову, а?
Брат Жак присмотрелся к киевскому послу подслеповато – и вдруг захихикал, показал желтые редкие зубы.
– Да ведомо ли тебе, посол, что по дворцу пронесся слух, что ты изобличил убийцу посредство своего волшебного диптиха? Ага, отвисла у тебя челюсть… Мадьяры народ вообще легковерный. Чуточку его, мадьяра, вроде как доброго католика, потряси или умой – и выглянет рожа дикого лесного охотника. А знаешь ли ты, как они называют здешний собор Успения Богородицы? Что-то вроде «дом-нашей-матери-великой-оленихи». Каково?
– Так что же ты тут делаешь, если мадьяры для тебя дики? – не удержался Хотен.
– Будто меня кто спрашивал, куда я хочу поехать после университета… «А не желаешь ли ты, монах, остаться в веселом Париже?» – передразнил братец Жак неизвестно кого, однако забавно. – Послал меня сюда приор, и вот я здесь. Слушай, посол, да ты не пьёшь совсем…
Хотен возразил на сие обвинение, и обоснованно. Потом заявил, что достопочтенный виночерпий, морда швабская, тоже держит его за дикого охотника: просьбу расстараться и поставить на стол самолучшее вино понял как желание выпросить вина покрепче.
– А ведь кстати ты вспомнил о швабах! – воскликнул братец Жак – Я всё хотел досказать тебе историю о святой Вибораде, прославленной мадьярами-язычниками… Ну, помнишь старую вздорную швабиху, ей еще мадьяры раскололи алебардой башку?
Хотен кивнул, чтобы не огорчать невредного, в общем, монашка. Сейчас он мало что помнил, палата медленно кружилась у него перед глазами.
– …всё-таки пострадала, я говорю. Однако, за её смрадный подол ухватившись, проникла в сонм святых еще одна швабская суч…, я хотел сказать, бабёнка, именем Киберния.
– Кибер… как? Странное имя, – пробормотал Хотен.
– Киберния была низкого происхождения и устроилась служанкой в семье Виборады. Представь себе, она обслуживала Вибораду, когда та сидела невылазно в своей келье. Бр-р-р… Когда же в округе появились бравые мадьяры, Киберния, понятно, удрала. За Виборадой она ходила больше тридцати лет, а потом еще двадцать лет точно также – за подругой святой Виборады, некоей Рачильдой, которая решила тоже жить отшельницей, однако мадьяра с алебардой на свою голову так и не дождалась, померла. Тогда Киберния ушла в монастырь и прожила там еще лет пятнадцать. И всё! И она теперь тоже германская святая.
– У вас, латинян, я вижу, каждая незамужняя служанка может стать святой, – ухмыльнулся Хотен. – Даже удивительно! В нашей восточной церкви тоже глупостей хватает, но строгости всё же побольше. Вон Владимира Святославовича, крестители Руси, до сих пор греки не утверждают во святых… А это тебе не ночной горшок из-под старухи таскать – всю Русь окрестить!
Братец Жак только отшатнулся, когда Хотен рассказал ему, каким молодцом был Владимир Красное Солнышко насчет баб и выпивки. Вдруг возникло перед Хотеном усатое лицо Марко. Толмач зачем-то поводил ладонью вправо-влево перед его носом и снова исчез.
Затем братец Жак высказал предположение: когда протрубят трубы Страшного Суда, перед Господом встанут два сонма святых – один будет состоять из избранных Им Самим, а второй – из назначенных церковью. А Хотен поправил его, что сонмов будет три: ведь не всех православных святых признает ваша, латинская церковь, и наоборот. Хотя… Возможно, что это продолжение разговора об угодниках Божьих ему уже и приснилось. Ведь не мог же воспитатель королевских детей нести такую ересь, а если не мог, то и Хотен не грешил вместе с ним…
Очнулся он уже засветло. Слава Богу, на своей кровати. И раздетый. В рубахе то есть, и с правой ноги свисала, за большой палец зацепившись, шелковая онуча. Стоило повести глазами в сторону, как в голове вспыхивала боль. Тогда он огляделся, смотря перед собою, а голову осторожно поворачивая. Гвозди на стене опустели, висела там только походная шуба и мадьярская одежка, действительно удобная в походе, а возле кровати стояли старые стоптанные сапоги. Лежал он на сбитой в комки перине, дорогого лисьего одеяла и след простыл.
– Больше в рот не возьму ихнего подлого вина, – проворчал Хотен, садясь на кровати. – Теперь только мед по праздникам, а с устатку – славного киевского пива.