Страница 61 из 90
И довелось Хотену провести в обществе неподвижно лежащего охранника довольно неприятную четверть часа. Разумеется, он заглядывал за угол: там, в длинном проходе, виднелась редкая цепь дружинников; они шевелились, переминались с ноги на ногу. Можно было позвать на помощь, однако тогда одна из дверей осталась бы без охраны. Уж лучше перетерпеть… Безумно напугал его беспамятный: по-прежнему оставаясь недвижим, он вдруг явственно повторил свое «Бор». Потом Хотен постарался поставить себя на месте убийцы, запершегося в келье отца Ансельма. Он, конечно же, попытался бы сейчас прорваться, потому что это у него единственная возможность уйти… Вот и всматривался без конца Хотен в замочную скважину, окруженную затейливой бронзовой накладкой. Отлита она была в виде бородатого и косматого мужика, а ключ надлежало вставлять в его уста, отверстые в крике. Добро еще, если художник желал изобразить ад… Несколько раз ему казалось, что в скважине начинается движение. Тогда в очередной раз промеривал глазами расстояние до двери и, затаив дыхание, приседал в готовности, с занесенным уже верным своим «Гунтером»…
Вот, наконец, и топот. Хотен выпрямляется, опускает меч, опирается спиною на стену и небрежно скрещивает ноги. Из-за угла вылетает децкий Шестачок, за ним Хмырь. Шестачок в шлеме, Хмырь в кольчуге, но главное, что оба не с голыми руками. И хорошо, что у Хмыря зажженный факел: и не заметил сыщик, когда стемнело…
– Спасибо, децкий! Не забуду твоей службы, обещаю… А где остальные?
– На входе, посол. Королевская стража не впустила.
– Бор, – выговорил вдруг лежащий. Хмырь подпрыгнул, зазвенев кольчугой.
– Что за диво? – удивился Шестачок.
– Королевский лекарь скажет, если король расщедрится, пришлет, – бросил Хотен. – Не до сего несчастного! Вы станьте так, чтобы… Будем дверь отмыкать. Если вдруг прорвется супостат мимо меня, чтобы не ушел ни влево, ни вправо.
И тут Хотена охватывает тоскливое предчувствие неудачи. Уже спокойно созерцает он, как прибежавшие в сопровождении Марко ключница и слесарь препираются, решая, как именно вскрывать дверь. Когда молодухе не удалось протолкнуть ключ вовнутрь, бородатый слесарь отодвинул её плечом и принялся снимать накладку, поддевая её лезвием ножа с разных сторон и отжимая. Наконец, накладка падает, звеня. Открывается дыра в дереве, она пошире, чем скважина в бронзовой штучке, и поэтому в неё удаётся просунуть клещи с узкими губками… Всё, замок проскрежетал. Слесарь раскланялся, как скоморох в конце представления, и отошел в сторону. Снова нечто знакомое почудилось Хотену в его повадке, да и лицо… Хотен шагнул вперед и с силою толкнул дверь. Никто не рванулся наружу.
Темно в келье. Пусто. Потому и не пытался убийца из неё прорваться. Не убирая меча в ножны, Хотен показывает Хмырю, чтобы следовал за ним, и выходит на середину кельи. Забирает у Хмыря факел и начинает осматриваться. И сразу же обнаруживает, что ошибся: келья отнюдь не пуста, не безлюдна. За спиной пронзительно визжит Прилепа, но хозяин не сердится на неё: сам еле удержался от крика, разглядев восседающего за накрытым столом безголового чернеца в шелковой, залитой кровью рясе. Чуть не забыл и шапку снять.
Вскоре обнаруживается и голова, под столом. Хотен едва не поджигает скатерть, однако убеждается, что убит, несомненно, воспитатель королевского соправителя, того самого сорванца Иштвана. Знаем мы этих чернецов, они у латинян мясо едят, нажрутся мясца – и по бабам… Вот какой-нибудь свирепый муж-мадьяр и обезглавил почтенного наставника в его собственной келье. Хотен вспоминает, что послом сюда приехал. Склоняет голову, крестится, бормочет молитву. Сам пытается уразуметь: куда спрятался убийца? Не мухой же обернулся и в окошко вылетел. Всё-таки подошел, посмотрел. В прихотливую свинцовую раму впаяны разноцветные стеклышки. Откидывается вовнутрь только одна ячейка, в дыру разве что руку просунешь…
За плечом тяжелое дыхание, веет свежим винным перегаром. Он оборачивается: давешний слесарь, любопытствует…
– А ну-ка, братец, дерни себя за бороду.
– С тым, панэ?
– Чего от Блажея хочешь, Хотенушка? – это Прилепа; зареванная, подведенные глаза потекли.
– Да дерни его сама за бороду! Посмотрим, не чужая ли?
Прилепа, не говоря худого слова, смыкает слесаря за бороду. Сперва легонько, потом посильнее. Борода остается на месте, слесарь ругается последними словами, но смотрит при этом на киевского посла.
– Мне было показалось: он лицо в лицо королевский виночерпий. Да и за водой долгонько ходил.
– А кружки и след простыл, – кивает Прилепа. – Чего я на поварне скажу?
– Нет, так нет… Теперь давай беги за отцом Жаком. И еще прикинь, достаточно ли бойцов охраняют вход к королевичам.
Появился братец Жак. Тот первым делом помолился.
– Только тело не трогай пока, чернец! – приказал Хотен.
В сущности, он уже понял, что супостат срубил голову стоящему, скорее всего, чернецу, и тело упало на пол посреди кельи: именно здесь натекла самая большая лужа крови, да и голова наставника лежала там, куда не смогла бы упасть, если бы он был убит, сидя на скамье. Следовательно, это убийца усадил безголовое тело за стол.
Кроме того, и обед, будто бы во время которого погиб чернец, выявился ложным, показушным: в сулее, действительно, оставалось вино, но вот миски и кубки, стоящие на столе, оказались не только пусты и относительно чисты, но и сухи.
– Всё нарочито, – произнес братец Жак, закончив молитву своим латинским «Amen». – Чтобы никто не сомневался, что он подражает истории о Нибелунгах. Ведь там воспитатель царевича погиб на пиру.