Страница 56 из 90
– Нам всем надо было отлить. Для чего мы со Славко и Вилли отправились на двор. Эберин неизвестно куда делся, вот теперь он сказал, куда. А старый Чаба отправился точно наверх, к себе. Его будто бы всё это время после ужина баба поджидала, и он пошел, видишь ли, причесаться и облиться розовой водой! Дураков нет: потрусил наш старый волокита любострастные зелья глотать.
– Так палатин Чаба с вами был? – изумился Хотен.
– Ну, да… А как же. Всегда впятером. Когда игроков больше, уже скучновато: долгонько приходится ждать своей очереди.
– Вы так и не разлучались, пока не вернулись к себе в комнату?
Мадьяр засмеялся. От смеха надолго закашлялся, а потом просипел:
– Мы же не девочки, чтобы по двое ходить на двор. Хе-хе… Нам-то чего бояться? Нет, мы не пошли в общий нужник, чтобы не замараться там в темноте. Время было позднее, поэтому мы с Вилли пристроились у стены дворца, по-походному, а Славко схватился за живот, отошел подальше и присел у забора.
– А что было делать? – вмешался смущенный печатник. – Двор вымощен камнем. Первый же дождь всё смоет.
– Ты помолчи покамест, Славко, – махнул на него рукой жупан глашатаев и едва не упал со скамейки. – Дойдет и до тебя очередь. Мы с Вилли решили, что еще по глоточку нам не помешает. Вилли достал заветную сулею. Не успели выпить, как поднялась тревога.
– Господин печатник тогда был уже с вами? – спросил Хотен небрежно.
– Да не помню я! – возмутился жупан глашатаев. – День был такой длинный… Я устал смертельно.
– Должен признаться, что со мною случилась неприятность, – это печатник Славко, потупившись, поднялся со скамьи и ухватился за плечо спящего камерария. – Я заснул на корточках у стены забора.
– In statu diabolum! – выкрикнул братец Жак. – В положении дьявола!
– Другого положения для сего дела еще не придумали, – пьяно обиделся печатник. – Бог дал нам только такое… В общем, я заснул. И очнулся от сладкого сна, когда под колокольной башней началась заварушка. Еле поднялся на ноги – затекли.
– Заснуть в позе дьявола – большой грех, – пробурчал братец Жак. – И сны сняться дьявольские. Небось, баба голая приснилась…
– Вы не думайте, я-то не сплю. Только глаза закрыл, а так всё слышу, – произнес, глаз не открывая, камерарий. – Друг мой Дьердь забыл: он сам достал мою заветную сулею с драгоценным мозельским вином и налил себе без моего разрешения. Впрочем, когда я возвратился в комнату, мы оба добавили, тут он прав.
Хотен, сам начавший соловеть, встрепенулся:
– А где ж ты был, господин камерарий?
– Я, справив нужду, наведался в дальний угол двора к окошку того подвала, где сидит на цепи наш толстый сакс, занимавший нынешнюю мою должность. Хотел с ним поговорить о делах, однако совершенно не помню, удалось ли мне Людку разбудить… Но тебе, господин киевский посол, я по гроб жизни благодарен. Если бы не подставил ты вороватого Людку, не быть бы мне теперь на его хлебной должности. Значит, теперь запомни: если отменит тебе король твое щедрое содержание и довольствие, я буду тебе из дружбы их выдавать как ни в чем не бывало. Так и знай!
– Такие речи – и при свидетелях, – покачал головой братец Жак.
– А разве все вы – не мои друзья? – пьяно ухмыльнулся новый и, как выяснилось, щедрый камерарий.
Тут в открытую дверь втиснулся, выпучив глаза, дружинник в полном вооружении. Гаркнул:
– Наш милостивый король требует к себе киевского посла и господина сенешалка! Немедленно! Сказал: в чем застанешь этих бездельников!
Глава 16. Неудачи продолжаются
Во дворе совсем рассвело. Громко пели птицы, неизвестно где притулившиеся на почти безлесной, каменной скале. Хотен наконец-то почувствовал, что у него одна рубаха на плечах, и его передернуло от холода.
Дозорный у входа во дворец громко, с присвистом, храпел, копьем в бессмысленном приветствии перечеркнув проем двери. Не проснулся, когда сенешалк грубо отбросил его руку. В переходах и на лестницах было тихо: жители дворца снова уснули.
Никто не смог бы тут ошибиться: двери были резные позолоченные, а посредине вырезан и раскрашен разноцветный щит того же рисунка, что и на королевском знамени. Дружинник воткнул свой бесполезный, чадящий факел в кольцо у дверей, толкнул их без стука, и изнутри пахнуло душным, застоявшимся воздухом. В полутемной повалуше (свет сочился только из цветных стекол круглого окошечка под потолком на противоположной стене и рядом с ним – из щелей следующей двери) храпели и метались во сне полуодетые мужчины, скорее всего постельничий и спальники.
На сей раз провожатый постучал в дверь кулаком в кожаной перчатке, обшитой железными накладками, и в ответ на рычание изнутри распахнул дверь. Здесь дышалось уже полегче, потому что свежий воздух поступал из открытой створки окна-бойницы, да и была королевская ложница не в пример просторнее. И украшена, и обставлена, несомненно, весьма богато и красиво, да только Хотен смотрел только на стоящую ближе к правому углу кровать резного дерева с устроенным над ней парчовым шатром. У кровати вытянулся незнакомый Хотену слуга в немецком платье, перед собою держал небольшой серебряный таз. Пахнуло уксусом, когда король Гейза выглянул из-за полога в чем-то странном на голове и показал пришедшим, чтобы стали под окном.
Вот теперь увидел Хотен, что король сидит на краю кровати всё в той же рубашке, а голова у него повязана мокрым полотенцем. Чуть ли не плача, спросил король Гейза, зачем явился в его спальню Марко, которого он не вызывал, а сенешалк коротко пояснил, что толмач необходим. И хоть король спросил на мадьярском, а Карлус отвечал на латыни, Хотен понял, о чем речь.