Страница 55 из 90
После недолгого препирательства из толпы вышли еще три сановника, все полностью одетые. Хотен припомнил, что всех видел на пиру. Марко ему тихонько подсказал: печатник Славко из Веспрема, Дьердь из Шомодя, жупан глашатаев, Вилхелм из Липска, новый камерарий. И если франк-конюший твердо держался на ногах, выговаривал четко, и только красные глаза его выдавали, то о приятелях его этого нельзя было сказать.
– Государи мои! – заявил Хотен, подумав совсем недолго. – Прошу потерпеть самую малость, пока я знатных женщин отпущу.
Он уже и на руки не смотрел, да и в ночных шлепанцах без задников даже скоморох не смог бы спуститься с колокольни по веревке – сие должен был сразу же сообразить, если бы не разбудили его столь внезапно. Лишь однажды встрепенулся: когда пожилая и хромоногая фрейлина произнесла, уходя, имя Лизбет и добавила нечто вроде «прости, тётка».
– Как она Лизку назвала?
– А ты сам догадайся, посол, – ухмыльнулся Марко. – Или подряди братца Жака научить тебя латыни.
Делать ему больше нечего! Когда лишний народ был отпущен, Хотен со всем возможным почтением пригласил четверку игроков в свою светелку. И хоть начинало понемногу светать, Прилепа, побоявшись вносить факел в комнату, зажгла от него лучину и уже от лучины – добытую из загашника свечу. Вельможи были усажены на скамью, сенешаль и Хотен сели на кровати, Марко встал рядом с ними, а Прилепа у входа. Тотчас же светелка наполнилась таким густым винным перегаром, что пришлось распахнуть дверь. Хотен снова положил бересту на колено и только приготовился задать первый вопрос, как вбежал взъерошенный братец Жак.
– А ты где был, святой отец? – вытаращился на него Хотен.
– Сидел с королевичем Иштваном, с его милостью наследником престола, буквально крестом становился на дверях, чтобы не выпустить его и буйного братца меньшего Белу, так хотели убежать к мертвому телу. Даже девчонки взбунтовались, хоть и малышки. Добро еще, что старшую, королевну Эржбетку, замуж выдали, та бы ногтями продралась мимо меня. Думаю, что и синяки на мне остались, однако не проверял я. Сразу, как только его королевская милость и королева Фрузцина меня отпустили, сразу побежал на бедного старика Чабу посмотреть, а тогда уж вас с Карлусом разыскал…
– Мальчишек неразумных еще понять можно, но что ты, отче, у мертвеца-то забыл? – неожиданно спросила Прилепа. Хотен прищурился на неё, и тут же кивнул Марко.
– Не тебе я отвечаю, неразумное создание Божие, – процедил братец Жак, – а твоему хозяину, которому наш милостивый король доверил допрашивать меня. А я обязан увидеть всё, что происходит в королевстве, своими глазами, дабы занести событие в «Хронику Венгерскую», кою судьбою доверено мне продолжить.
– Увы, такие события в летопись не попадают, – усмехнулся Хотен. И спросил, сверля монаха глазами. – А что ты делал перед тем, как поднялся шум, и королевские дети проснулись? И еще ответь: знаю я, что не любишь мыться, однако неужто ты и спишь, не раздеваясь?
– Как только дети угомонились, я отпер свой сундучок и достал из него рукопись «Хроники» и принадлежности для письма. Дети заснули поздно, стало быть, думаю, и мне утром дадут выспаться. А ночь лучшее время для писания. Я заносил на страницы своего труда рассказ о блестящей победе нашего милостивого короля Гейзы над греками и бунтовщиками.
– Ладно. Садись, где место найдешь, – махнул рукой сыщик.
Пока разбирался он с братцем Жаком, один из невольных гостей светелки успел захрапеть. Присмотрелся Хотен: ага, новый камерарий. «Что значит – у мужика чистая совесть! – подумал. – Или, насупротив, прикидывается?»
Тут заговорил конюший, обращаясь к сенешалку:
– Мы играли почти до самой тревоги. Доигрались, что не могли разобрать на кости, сколько выпало очков. Даже начали пререкаться, как безмозглые селяне… Я желаю лечь спать.
– Что ты делал, господин конюший, когда игру прекратили? – вклинился Хотен.
Конюший взглядом красных глазок спросил у сенешалка, должно ли ему отвечать. Тот развел руками.
– Я, шталмейстер, высокородный Эберин дё Руан, отправился в нужник.
– Видел ли тебя стражник у входа во дворец, когда ты возвращался?
Хотен услышал, как часто задышала Прилепа. А знатный франк вдруг захохотал:
– Там стоит Дылда. Если бы он и видел меня, то не сумел бы запомнить. Он не помнит, сколько у него пальцев на ноге. Давно пора прогнать глупца из дружины! Да и не выходил я вовсе, ибо позволил себе посетить королевский нужник наверху. Ведь завтра я непременно стану главным воеводою, третьим после короля и наследного принца человеком в стране.
Выслушав перевод, Прилепа разочарованно ахнула. Хотен наградил её свирепым взглядом и спросил быстро:
– А во время игры выходил ли кто-нибудь из-за стола по нужному делу?
Конюший снова загоготал. Потом поднялся со скамьи и двинулся, покачиваясь, на выход. По дороге задел плечом боковой брус дверного проема и выругался на непонятном языке.
– Можешь не переводить, Марко, – бросил сыщик и спросил у сенешалка. – А чего я смешного сказал?
Венгерские вельможи переглянулись. Один камерарий продолжал храпеть, склонив к плечу голову и пуская слюни на парчу кафтана. Ответил Марко:
– По мадьярскому обычаю мужчина не встает из-за стола, пока вождь не распустит пирующих. Или пока игра не закончится. Это только их обычай, его нет у немцев, нет и у нас, словаков. Обычай сей (да не поймет меня сейчас пьяный Дьердь) существует только у этих диких пьяниц, что кичатся крепостью своих мочевых пузырей и желудков. Над тобою, посол, они посмеивались, потому что, о нем не зная, ты сей обычай на пиру нарушал.