Тайный ужас короля Гейзы

Однако сомнения рассеялись, когда вслед за королем, на шаг позади палатина Чабы и под его, выходит, знаменем, однако же скрыв лицо под забралом, въехал Хотен торжественно в распахнутые ворота Нижнего города, а попросту, по-русски, посада Стерегома. Место, указанное ему в строю, свидетельствовало, что король Гейза молчаливо признал роль, которую сыграл совет киевского посла в подготовке давешней победы. Гремели войсковые трубы, бухали барабаны, народ выкрикивал приветствия – кто «Виват!», кто «Слава», а чаще орали «Наздар!», мадьярское слово, уже известное русскому послу. Ликуя в глубине души, Хотен сквозь щель забрала весело поглядывал на пригожих горожанок в праздничных белых фартуках, бросавших скудные осенние цветы на каменные плиты, под ноги королевского коня. Сам пригород, настолько ему позволила рассмотреть щель, от Буды отличался только бедностью, а вот скала, на которой высился замок, по мере приближения казалась все более высокой и неприступной.

Шум утих, когда войско и пленные остановились у начала подъема на гору, а король, во главе своих приближенных, охраны, слуг на телегах с королевской долею добычи и малого табуна, вступил на вымощенную булыжником дорогу, которая, выгибаясь каменной змеёй, выводила к самым воротам крепости, уже тоже распахнутым. У Хотена невольно замерло сердце: ведь точно так же поднимали на этом самом месте голову римский цезарь Марк, всемогущий царь Гатила, Кримгильда, могучий и жестокий Хаген… Вороной Гвоздь Хотена довольно долго усердно кивал головой, взбираясь на гору, пока его подковы не простучали по доскам подъемного моста. За воротами были простелены ковры. Как только белый конь короля вступил на первый ковер, застучали-зазвенели колокола, заглушив военных трубачей и барабанщиков, оставшихся внизу. Гвоздь запрядал ушами и рванул было в сторону, и Хотен испугался, как бы глупое животное с испугу кучу на персидский ковер не наложило, однако тут же решил, что сие не его, посла, забота.

Дорогих ковров тут не пожалели, выложили дорожкой до самых внутренних малых ворот уже во дворец, у которых поставлены были три высоких кресла. Среднее было пусто, в крайних сидели королевич Бела и королева Фрузцина в коронах и мантиях. Там же стоял латинский священник с моложавым бритым лицом, однако опирался он на архиепископский посох, а на голове имел высокую серебряную шапку. Сзади него держались наставники королевича, старый, отец Ансельм, и молодой, братец Жак. Празднично и богато одетые люди столпились по обе стороны дорожки из ковров.

Король Гейза натянул поводья, не доехав нескольких шагов до приготовленного для него кресла. Важный священник с посохом выступил вперед и заговорил на звучной латыни. Его сменил старый наставник королевича. Он развернул свиток и принялся громко выкрикивать на нем написанное. Тоже на латыни, и даже показалось Хотену, что читает он песню, вот только что не поет.

Пользуясь передышкой, принялся киевский посол разглядывать дворец, сложенный из темно-красного кирпича. Оказалось, что его строители больше заботились о неприступности, чем о красоте: получился у них, по сути, не укрепленный дворец, а попросту каменный острог, и не с окнами даже, а бойницами. Выходило, что правителя, засевшего в нем, защищали целых три пояса обороны, не говоря уже об очевидной неприступности скалы. Что ж, ведь и семью всемогущего Гатилы, Батога Божьего, погубили родичи, торжественно проведенные через все ворота, и королю Гейзе теперь угрожают не враги за стенами, а свой же придворный, сейчас, возможно, преданно выпучивший на него глаза.

Тут чтение закончилось, король сошел с коня и принял благословение у архиепископа. Потом уселся на свое кресло и выкрикнул несколько слов. Сразу же раздались детские крики, лязг, стук, началась суматоха: рыцарство принялось спешиваться, а толпа окружила их, жены и дети бросились к давно уже высмотренным мужьям и отцам. Хотен тоже спешился, сунул повод Хмырю, и не успел оглядеться, как оказался в объятиях своей ключницы, из-за плеча которой ему радостно улыбался децкий Шестак.

– У-у-у, какой железный! – протянула Прилепа. – Нет чтобы горшок с головы снять! Я тебя больше по нашему Гвоздю узнала… Забрало хоть подними, Хотенушка! Мы тут о тебе совсем извелись… Прошел слух, что убили тебя нехристи, а потом, что вроде живой ты и невредимый…  

– Что мне сделается? – процедил он, осторожно освобождаясь, чтобы не поранить надоедливую железом. – Я-то жив, вот король повелел лицо укрыть… А нашей Сплюхи мы лишились, приняла на себя стрелы, что в нас с Хмырем летели. Подохла бедная Сплюха. Так и не дождался я от неё жеребенка. А с Хмырем еще разберусь…

– Главное, вы оба живы, господин посол, – важно заметил молодой децкий.

Хотен присмотрелся к нему через щель и не мог поверить своим глазам. Это же немыслимо – так растолстеть, чтобы одежда на теле лопалась, за какую-то неделю безделья!

– Что речной водой от тебя и от Гвоздя несет, ладно, – и Прилепа, согнав с лица счастливую улыбку, подбоченилась. – А вот отчего винным перегаром воняет, не понимаю! Хоть не отпускай больше тебя, хозяин, на мадьярскую войну! Вы что же там, на здешней сей войне, не просыхали?

– Каждый сверчок знай свой шесток! – выразившись столь туманно, Хотен, в свою очередь, ухмыльнулся под забралом и огляделся.

Подле трех пустых кресел топтались слуги в кургузых синих кафтанах, ожидая, когда их можно будет занести в замок. Пестрая толпа придворных, их жен и детей уже втягивалась в двери церкви с двумя высокими башнями.

– Покажи, Шестак, моему увальню, где здесь конюшня. И как они все во дворце поместятся? В церкви я еще понимаю: будут стоять…   

– А семьи вельмож живут внизу, в каменном посаде, – затрещала Прилепа. – Ты не бойся, Хотенушка, уж кому-кому, а нам во дворце места хватит! Я так славно побранилась с королевскими слугами, что коротышка-скарбник теперь, как увидит меня, рот разевает и прячется. А вот добрая наша королева, наоборот, улыбается. Зато отвоевала я тебе славную светелку за малым не в самом дворце, а у дружины и Хмыря теперь отдельная просторная повалуша.