Страница 44 из 90
– Знаешь же сам прекрасно, Карлус, как я люблю и жалую моих саксов… Да я их тысячами селю в восточных комитатах и налогов не беру, медной монетки от них не требую – лишь бы сами от печенегов и диких половцев отбивались!
До Буды оказалось куда ближе, чем мнилось в той скачке по ночи. На прощанье король приказал всем сохранять ночные события в тайне, а самим исподволь готовиться к походу. А Хотен, отозвав сенешалка в сторону, напомнил о своей просьбе: голову покойника повесить на базаре, избрав для того видное место, и чтобы соглядатаи тотчас же принялись там подслушивать. Добравшись до своей кровати, он и Прилепе дал поручение покрутиться на торгу под мертвой головой – и с чистой совестью улёгся досыпать.
Впрочем, тут же поднял голову (а Прилепа, к счастью, не успела уйти: возилась, браня Хмыря сквозь зубы, с доспехом) и осчастливил ключницу еще одно заданием: пусть разведает, что ведают на торгу о военных намерениях короля.
Разбужен он был уже перед ужином Прилепой, убежденной, что спать на закате не к добру. Выслушав её отчет, с трудом удержался, чтобы не ущипнуть себя: услышанное вполне могло и присниться. Оказалось, что была то голова ловкого мошенника, забравшегося с товарищем в шатер короля. Её выставили, чтобы проследить: кто станет плакать перед мертвой головой, тот и есть второй вор, которому удалось сбежать от сторожей. А другая баба говорила, что это честный горожанин, заставший свою жену с любовником. Тот с испугу схватил свою саблю, срубил мужу голову, оделся, сапоги под мышку и убежал. Теперь мечник выставил голову несчастного, чтобы поймать любовника-убийцу: как только тот приблизится, из головы потечет кровь. А следит за всеми, кто к голове присматривается, палач королевского мечника, прячась за прилавками мясного ряда. А еще говорили, что это голова святого мужа, замученного и обезглавленного печенегами, а вывесили, потому что безымянный – а ну кто-нибудь узнает …
Хотен скривился. Он, впрочем, и не надеялся услышать что-либо толковое о голове мнимого купца, потому что был почему-то уверен, что шутник-затейник остался в Стерегоме. Сказал мягко:
– Спасибо тебе, Прилепа. А что говорят бабы о том, где король Гейза собирается воевать?
– Чем это я тебе угодила, хозяин? – изумилась ключница. – Бабьи ведь басни. А про твоего Гейзу говорят, что войско уже стоит под, как его… Качкамечем, что ли.
– Кечкеметом, может?
– Так я ж и говорю… Конница в лесу хоронится, а для спешенных лучников вырыты окопы. Хотят окружить людей дюка Масло на поле и расстрелять из засады. А король ждет, когда ему голубем весточку пришлют.
Хотен схватился за голову. То-то засмеялся мадьярский мечник, когда речь зашла о списках вельмож, осведомленных о тайной засаде под Кечкеметом! Ладно, найдутся и другие умственные пути…
Вечером пришел Марко с приглашением от короля Гейзы на ужин, однако королева, с которой хотелось Хотену продолжить разговор, за столом не появилась, да и король был без короны. На четвертое утро Марко заявился в доспехе и с таким мрачным выражением свежевыбритого лица, что Прилепа тут же запричитала и кинулась поднимать Хмыря.
Марко, соблюдая тайну, только головой важно кивнул.
Скакали быстро, не тратя драгоценное время на разговоры, жевали прямо в седлах сушеное мясо и запивали терпким вином из фляжек. Проспали несколько часов, сапог не стягивая, на сеновале в селе с непроизносимым мадьярским названием и понеслись дальше еще до рассвета. И всё равно опоздали.
Только рассвело после ночевки, как небо заволокло тучами, ударил бешеный ливень. Дорога раскисла, копыта лошадей начали скользить. Так, шагом, добрались до Кечкемета (деревня деревней, только церквушка кирпичная), а за околицею нашли пустые окопы, наполовину залитые водой. Раздалось зловещее, душу перед боем вынимающее карканье. Хотен поднял голову: черная станица воронов обгоняла отряд, держась низко над верхушками сосен.
Дорога уходила в лес, и где-то через полчаса на лесной дороге дозорные наткнулись на крестьянскую телегу, еле продвигающуюся в грязи навстречу, в сторону Кечкемета. Под рогожей постанывали от толчков раненые.
Король свесился с коня, нетерпеливо откинул рогожу – лежавший там на скудной соломе, белый, как мел, не пошевелился; тогда король заехал с другой стороны, выкрикнул:
– Так как там, воин? Кто победил?
– Наши… наверное… Иначе… добили бы меня… Конь мой…
– Слава богу! Лечись, а потом приходи в Эстергом, к королю своему Гейзе. Будет тебе добрый конь!
Оставив возле раненых своего лейб-медика, король уже без опаски обогнал дозорных и, рискуя растянуться вместе с конем в грязи и на свежем навозе, помчался через лес. И вскоре перед ним и его спутниками открылось поле недавней битвы. Хотен, старавшийся держаться прямо за королем, просто ахнул от восторга.
Солнце как раз выглянуло из-за туч, и сочетание мягко освещенных облаков, темного неба и позолоченных солнечными лучами верхушек дубов, листва на которых и сама уже начала желтеть, показалось удивительно красивым. Увы, увиденное перед лесом, на поле, отнюдь не вызывало у Хотена радостных чувств. На вытоптанной стерне валялись сотни голых и неподвижных человеческих тел. Над некоторыми еще маячили, склонив к ним головы и отмахиваясь хвостами от мошкары, оседланные кони. По полю, громко перекрикиваясь, бродили на скудной соломе мадьярские воины, собирая добычу. Ближе к лесу стояла кучка щеголеватых всадников в доспехах под двумя знаменами, а между ними и полем – стянутые одной веревкой пленники, босые и полураздетые.
В кучке старших дружинников узнали, видать, короля, потому что оба знамени наклонились в сторону прибывших, а вперед выехал высокий и тощий рыцарь. Хотен догадался, что это и есть палатин Чаба из Пожони. Раздался короткий возглас, и тут же пешие мадьяры мгновенно собрались в одно место и выстроились в тесный боевой порядок.