Страница 43 из 90
– Думаю, милостивый король, что мы спокойно можем отдохнуть. Противник будет ждать, пока тот корабль вернется к грекам. Три-четыре дня уж точно у…
– Довольно, посол! – рявкнул король. – Уж лучше закуси. Я не желаю слышать никаких умных речей, пока не наемся!
Вина каждый черпал столько, сколько хотелось ему. Мясо без очереди, кому когда вздумается, нанизывали на ножи, а если из куска торчала кость, без всяких футы-нуты хватались за неё руками. Киевский посол с ужасом ждал, когда начнут бросаться костями. Однако этой забавой занялись дружинники, а на пригорке только посмеивались, наблюдая за ними. Когда одна из костей таки залетела на пригорок и выбила из руки толстого сенешалка ковш с вином, наверху только рассмеялись.
Не успели король и его гости утолить жажду и первый голод, как сенешалк Карлус начал застольную беседу. Он рассказывал стыдные истории о крестьянках и чернецах, о еврее и цыгане, не понимающих друг друга, о хитрых плутах-горожанах и их развратных женах… Король от души хохотал, хоть наверняка слышал эти непристойности не в первый раз, а Марко до того ими увлекся, что не всегда успевал переводить для Хотена. Киевскому послу, впрочем, хватало и тех отрывков, на кои у толмача доставало усердия: в голове у него гудело, уши пылали, в воображении возникали соблазнительные сочетания нагих тел… Когда раскрасневшийся добряк Карлус принялся масляными глазками нашаривать черпак, чтобы промочить горло, Марко тоже рассказал пару историй, однако уже с меньшим успехом у слушателей.
А потом король и его сотрапезники забавлялись развлечениями дружинников. Сперва те пели, потом под свое же пение принялись плясать (Хмырь – с ними, вот только киевские коленца откалывал), а когда устали, повалились на свои места, а один, такой же краснолицый, как и прочие, остался на ногах и принялся вертеть вокруг кисти своим обнаженным мечом. Он крутил блестящей полосою стали и так, и этак, один сверкающий круг сменялся другим, а Хотен, хоть и успел опьянеть, испугался, не сорвется ли у затейника меч: ведь руки у простолюдинов оставались жирными – после еды, да и после забавы с обглоданными костями. Однако обошлось. Затем Хотен отвлекся, потому что ему вдруг захотелось обязательно смыть с губ противный вкус застывшего бараньего жира. Не без труда завладел он черпаком. Подавляя последние предостережения благоразумия, наполнил его до краев и осушил до дна. Вскоре глаза у него начали слипаться, и замелькали перед ними смутные картинки… Несмотря на то, что Карлус снова взял слово, а увлеченный Марко время от времени вспоминал о своих обязанностях толмача, Хотен поймал себя на том, что с удовольствием тут же и захрапел бы. А ведь можно и так: устроить голову поудобнее на седле и сделать вид, что слушаешь Карлуса, прикрыв глаза…
Очнулся он под дружный хохот. Хохотал мадьярский король Гейза, смеялись его придворные, красовавшиеся уже, как и повелитель их, в седлах. А киевский посол лежал на голой земле, точнее на выгоревшей после жаркого лета траве. Стыдобушка-то какая! Хмырь, честно выпучив зенки на багровой роже, стоял над ним, покачиваясь на коротких ногах, с оседланным уже Лакомкой в поводу. Тот, шумно выдыхая и обдавая каждый раз теплым духом, тянулся к голове хозяина.
И сам не заметил Хотен, как оказался в седле. Сначала его повело в сторону, а перед глазами всё поплыло, однако тут же он почувствовал себя вполне терпимо. Посмеялся вместе с этими смешливыми (палец им только покажи!) мадьярами и, как ни в чем не бывало, спросил:
– А не позволит ли теперь милостивый король заговорить с ним о делах?
– Ты, наверное, хотел сказать не «милостивый», а «наевшийся»? – спросил король. Сморщил лицо в новом припадке смеха, а чертовы придворные льстецы снова захохотали.
– Я понимаю, милостивый король, что это смешно, однако мне нужны имена всех твоих вельмож, которым было известно о засаде в известном тебе месте. Всех – независимо от того, где они сейчас – в Буде, в Эстергоме или в окопах.
Сенешалк Карлус вдруг снова грохнул хохотом – бог знает почему, а скорее всего винные пары из него не выветрились.
– Вот что, посол, я тобою доволен, – и король, тронув коня коленями, подъехал к Хотену ближе и похлопал его по плечу. Хохотнул. – Вино наше ты пить еще не научился, смачная мужская беседа тебя повергает в сон, однако в сыскном деле тебе палец в рот не клади. Поэтому я приказываю славному моему сенешалку Карлусу из Касселя выполнять все твои распоряжения, как если бы я тебе, мой Карлус, сам приказывал. Меня же впредь своими пустяками от государственных дум не отвлекай.
– Да разве это пустяк? – вскинулся Хотен. – Что может быть важнее угрозы твоей жизни, милостивый король? И жизни твоего наследника и соправителя?
– Ношение мадьярской короны есть занятие, опасное для жизни, – усмехнулся король Гейза невесело. – А я воин с отрочества своего. Однако о сорванце моем ты вовремя напомнил. Что ж, если в твоем розыске полномочий Карлуса тебе не хватит… (черт, ну, вы же оба поняли, о чем речь?) и если найдешь злодея-затейника, обращайся ко мне хоть днем, хоть ночью.
Горячо поблагодарил Хотен и вместо того, чтобы отстать от человека, поспешил заявить, пока король от него не отвернулся:
– И еще я хотел бы извиниться перед господином сенешалком, если мне придется нарушить его права…
– Карлус не посмеет обидеться, потому что таково моё королевское желание, – буркнул король Гейза.
– Государь, я прошу меня выслушать! – будто и не влил в себя сенешалк пары кувшинов вина, только лицо осталось красным и мокрым. – Пусть я и обижен был твоим вызовом сыщика из киевских лесов, но ты поступил правильно. Я старался, как мог, вот только это дело оказалось выше моего разумения. Однако мозгов у меня хватило, чтобы понять, что неизвестный штукарь подводит под королевский гнев нас, саксов… германцев вообще. Посему обиду свою я спрятал за пазуху и буду служить киевскому послу Готану собою и палачом своим верно. Мало того, милостивый король, что нас, саксов, ненавидит славянское простонародье, нам и мадьяры шипят вслед. Как будто не мы твои самые верные слуги…