Страница 33 из 90
– И последний вопрос. Или скорее просьба. Я не смогу вести розыск в такой тесноте и темноте. Мне нужна своя светелка, с ложем или широкой застеленной скамьей, еще скамья для сидения (лучше две скамьи, чтобы допрашивать можно было) и стол. На столе я должен разложить свои записи, иначе я не умею дело обдумывать.
Сыщик не сказал, что, обдумав таким способом дело, он обычно скрещивает руки на столе, на них уютно устраивает голову и засыпает сном младенца. Марко улыбнулся:
– Здесь, в Буде, это будет легко устроить. Дворец почти пуст. Вот в Стерегоме сложнее, однако я постараюсь.
Брат Жак тотчас подхватился. А Марко пообещал, что завтрак для киевского посла, пока король не решит, достоин ли он сотрапезничать с монархом, принесут прямо сюда. И чтобы посол досыпать не укладывался: время до приема они проведут в полезной прогулке по Буде – как ни как, сие один из стольных городов мадьярской короны, и среди оных не последний!
После завтрака у Хотена во рту осталось неизбывное жжение, а в голове – муть от мадьярского вина, вкусного, однако, пожалуй, чересчур крепкого для утреннего утоления жажды. Может быть, именно из-за приятного сумбура в голове он не стал возражать, когда на прогулку по Буде с ним самовольно отправилась и Прилепа, для сего случая принарядившаяся: накинула лисью шубку, крытую синим бархатом, натянула красные, на каблучке и только чуток потертые сапожки, волосы на открытой голове успела вымыть. Накрасилась даже – и когда только успела!
Марко встретил их на выходе из дворца и только свои черные брови поднял, увидев с киевским послом Прилепу. Впрочем, она держалась не рядом, а в полушаге за хозяином, словно оруженосец. Марко легко поклонился и заговорил быстро:
– Видишь, посол, я пеш. И тебе советую не брать коня: даже и приятно после этой проклятой скачки ноги размять. Тут, в Буде, и расстояния небольшие. Да и неловко будет, если мы на конях, а братец Жак пешком.
Хотен удивился: причем тут братец Жак?
– А уж такой он чудак, этот братец Жак, – показал свои ровные белые зубы Марко. – Обожает новому человеку показывать, что от римлян в Буде осталось, а особливо развалины. Вот увидишь: пристроит куда-нибудь своего венценосного подопечного и будет бегать по старому городу, нас на прогулке искать.
Для начала пошли они к центру площади поглядеть на римские солнечные часы. Это были самые большие такие часы, которые довелось увидеть Хотену. Их мраморная плита с латинским знаками, обозначающими числа от единицы до двух дюжин, сохранилась хорошо, если не считать трещин, а вот наклонный стержень, который должен отбрасывать на них тень, был некогда отломан, и теперь на его мраморном остатке держался, укрепленный железной скобой, подходящий продолговатый камень, простой известняк.
– Вот, – гордо показал Марко пальцем на то место на плите, где остановилась узкая тень. – У нас еще два часа до полудня.
– А как вы узнаете время ночью? – осведомился Хотен.
– Вечером запускаем водяные часы. Но здешней клепсидры хватает только на одну стражу, а для новой стражи приходится переворачивать.
Если бы сейчас Марко спросил, как в Киеве определяют ночное время, Хотен оказался бы в затруднении. Сам он прислушивался к бою церковных колоколов, а если выезжал из города, тогда, совсем как невежественные селяне, мог только членить предутреннее и утреннее время по крику петухов.
– Капище Митры уже посмотрел, посол? – раздалось у них за спиной.
Хотен оглянулся: к ним подбегал, шлепая своими сандалиями, братец Жак. Вытер пот со лба и проворчал:
– Не вижу оправданий, посол, твоему легкомысленному поступку. Безмозглая наложница и ученая прогулка – вещи несовместимые.
Обидным показалось Хотену, что грязный монах ему указывает, и он заявил чопорно: ключница помогает ему в сыске, а потому должна ведать обо всем новом, о чем её хозяин узнает.
– Не ведомо мне в библейской, равно как и в мирской истории ни одного случая, – грустно заметил братец Жак, – когда баба разумно или благочестиво употребила бы в дело знания, ею полученные от мужчины. Вспомнить хотя бы жалостную историю Самсона и Далиды.
– А что поделывает твой венценосный ученик? – быстро осведомился Марко, подмигнув Хотену.
– Венценосный ученик мой с двумя дядьками отпущен до полуденного приёма на охоту за кроликами. Испарился с радостным визгом. Я же приглашаю вас в гости к нечестивому Митре.
Они еще раз пересекли площадь, и взгляд Хотена уперся теперь в каменные ступени, которые поднимались к двум рядам каменных же круглых столбов, наверху затейливо соединенных. Он так загляделся на это диво дивное, что едва не налетел на другую диковину, снизу тоже каменную. Это было, на высоком гладком камне утвержденное, бронзовое подобие лошади. Обойдя камень и присмотревшись, увидел Хотен, что у бронозовой лошади отбиты были не только хвост и правая задняя нога, но и нечто более существенное – преждебывший бронзовый же всадник, от коего остались только левые голень и ступня в легкой поножи и сандалиях. Стремян не было и следа, равно как и седла.
– То был кумир римского цезаря Марка Аврелия, – пояснил братец Жак.
– Спроси чернеца, откуда он знает, – попросил Хотен.
Кто же из киевлян не видел бронзовых коней на заднем дворе славной Софии? Но этот бронзовый конь некогда нес на себе такого же всадника.
– Да написано же на postamentum, – сморщил нос чернец. И не желая, видимо, обижать невежду-киевлянина, принялся рассказывать, что цезарь Марк Аврелий здесь, в нынешнем Венгерском королевстве, жил и воевал, что в Эстергоме он написал свою знаменитую книгу «Утешение премудростью», и вообще, что он был славный философ, хоть и язычник.