Страница 32 из 90
– Ты ведь сказку рассказывал?
– Как тебе ответить, любознательный киевский посол? – тонко усмехнулся братец Жак. – Огненные змеи, вожделеющие к королевнам, теперь остались только в памяти простонародья. А вот о Зигфриде, Хагене, Кримхильде и, уж конечно, о славном царе Аттиле и сомнений быть не может, что они жили на свете. Только очень давно всё это происходило, хотя и столетиями позже того, как отсюда ушли римляне.
– Правильно ли я понял, что неизвестный преступник знает эту историю так же хорошо, как и ты, и что он как бы… ну, разыгрывает её по частям в жизни?
– О! Какая мысль! То есть о том, что короля пугают таким образом, как ты сказал, мы с нашим прозорливым королем Гейзой давно уже догадались… Но мне сейчас пришло в голову, что этой истории мы, франки, вообще не знаем, варяги – рассказывают её по-своему, а тебе я поведал так, как её перепевают саксонские шпильманы… А где именно преступник слышал о кладе Нибелунгов и о бургундах – и от кого? Нам стоит посидеть вдвоем, посол, и хорошенько разобраться.
– Запомню… А не странно ли, что Гильда эта… Крынкгинда… что она такая вроде бы смешная и, ничего себе, хорошая девка в начале, когда сидит на Змиевой Горе, а в конце повести уже настоящая ведьма?
Русское слово «ведьма» вызвало довольно оживленный спор между чернецом и толмачом Марко, а затем братец Жак снова усмехнулся и сказал:
– Песенные хоробры и красавицы-королевны, если присмотреться, поступают, как обычные люди, вроде нас с тобою, посол. Шепнул нам добрый ангел-хранитель в ухо – и совершаем доброе дело, а подтолкнет вездесущий бес под руку – мы и учиняем сущую глупость, а то и преступление. Женский пол от нас в этом отношении немногим разнится, разве что тем, что еще чаще, чем мы, и без всякого сокрушения сердечного бесу ухо подставляет. А что я немного посмеялся над королевной Крим-хиль-дой, так не худо бы и меня понять. Избрав стезю служения Богу, а затем приняв и монашеский обет, я добровольно отказался от женской любви… Несмышленым щенком отказался, не понимая, чего себя лишаю… О, ты не ведаешь, каково это! Так могу ли я за это хоть поиздеваться словесно над бабами, коли появляется возможность? Каюсь, каюсь, посол, не удержался я от соблазна.
Хотен подумал, подумал, а потом всё-таки решился:
– Ваш король говорил, что ты по его приказу подробнее рассказывал о тех вещах и людях, кои нужны мне будут для сыска. Тогда… Кто тогда будет при королевском дворе… э… Крим-хиль-дой?
На сей раз братец Жак ответил быстро:
– Таковой страдалицы и злодейки при дворе мадьярском нет. Нашей королеве не за что мстить нашему милостивому королю, который её преданно любит, как мужу жену любить положено. Наша королева Фрузцина весьма добра, разумна и праведна, как ангел Божий на земле. Да и как она могла бы готовить каверзы, если всегда занята тем, что вынашивает очередного ребенка для своего обожаемого мужа?
Теперь уже Хотен не сдержал ухмылки: хорош ангел Божий, что ни год брюхатый от своего супруга-бычка! Ночью ему всю ночь снилась ведьма-королевна с окровавленным мечом в руке, всю ночь разгадывал заданные ему хитрые загадки и, как водится, расщелкал их как семечки, да вот только утром ничего из своих открытий не вспомнил… И вот, пожалуй, последний вопрос, а то этот бритый чернец (и когда это только успел так чисто выбриться?) и вправду торопится…
– Я понял, что ваш милостивый король боится за своего старшего сына-наследника…
– Наследника и соправителя на мадьярском престоле, – быстро поправил Марко.
– Хорошо, соправителя… Но почему ты, святый отче, так подробно рассказывал об убийстве наставника того гуннского королевича?
– Во-первых, мне кажутся совершенно естественными опасения нашего милостивого короля насчет его старшего сына Иштвана. Ты ведь не знаешь, что варяги рассказывают, будто Кримхильда убила трех сыновей от Аттилы, поджарила их мясо и накормила им короля гуннов?
– Батюшки-светы! – донеслось тут из темного угла.
Это не сдержалась Прилепа, до того тихо, как мышка, сидевшая там на скамье. Хотен вполне ёё понимал: сам он только что возблагодарил бога, что не успел еще позавтракать.
– Почему, посол, наши тайные речи слушает твоя наложница? – строго спросил Марко.
– Потому, посол, что ключница моя Прилепа – первая мне помощница в розыске, и о каждом деле всегда узнает столько же, сколь и я! – вскинулся Хотен.
– Успокойся, бан Марко, – произнес братец Жак примирительно. – Не считает наш друг Хотен эту бабу сосудом дьявольским – ему виднее… Хотя я при ней поостерегусь говорить о нашем милостивом короле то, чего не постеснялся бы сказать при двух надежных мужах… Если же в двух словах, король боится и за себя. И правильно делает. Ведь он необходим своей стране и мадьярскому народу.
Хотен и Марко кивнули одновременно, будто сговорились. За ними и Прилепа.
– Теперь отвечу на твой вопрос. Подробно про убийство наставника (впрочем, никак не дольше, чем об этом в песне поется) я рассказал из шкурных соображений, едва ли приличных монаху, по определению живому мертвецу. Наш неведомый убийца – если не придворный короля Гейзы, то хорошо осведомлен обо всем, что делается при мадьярском дворе. Следовательно, для него не секрет, что на самом деле королевича Иштвана воспитываю я. Скажете – не лучше ли было мне склонить безропотно голову под меч убийцы и предстать перед моим Богом пораньше, пока список моих грехов не превысил меру? Однако и я, подобно нашему милостивому королю, хотел бы еще послужить людям и прекрасной стране Венгрии. И потоптать еще эту землю, несмотря на всю её греховность.