Страница 145 из 226
— Отец. Праведный Отец.
— Меня зовут Малика. Если хочешь, называй меня по имени.
— Если захочу.
Малика кивнула:
— Договорились. Моруны — это древний народ.
— Моруны, — повторил Брат и, сведя брови, уставился на куль. — Нет, не слышал. Этот человек знал тебя?
— Мы виделись впервые.
— Почему он захотел тебе признаться?
— Он думал, что я отпущу ему грехи.
— Ты имеешь на это право?
— Он так думал.
— Даже в твоём мире есть Бог. «Танцор» искупает грех болью.
— Какой грех?
— Воровство, — вымолвил Брат, явно удивлённый непониманием Малики.
Она принялась разбинтовывать руку — сквозь ленты вновь просочилась кровь. Если шёлк не отмыть от крови, он присохнет к ранам.
— Всё намного сложнее. Он не раскаивался в том, что украл хлеб. Он винил себя в смерти невинной собаки. — Малика принялась разбинтовывать другую руку. — Ты бы не мог набрать в кружку воды и насыпать туда много соли?
Брат шкрябнул кружкой о стенку ведра, присел перед мешком:
— Много — это сколько?
— А сколько получится. Она плохо высыпается.
Брат придавил мешок коленом, покатал, как кусок теста:
— Что ты ему сказала?
Малика еле сдержала улыбку. История зацепила молодого мужчину. До сих пор он слушал другие истории, не столь приземлённые.
— Я сказала: «Я отпускаю тебе грехи. Тебе стало легче?» Он подумал и ответил: «Нет». Тогда я сказала: «Бог отпускает тебе грехи. Тебе стало легче?» Он ответил: «Нет». И расплакался. Я взяла его за руку и сказала: «Грехи искупают благими делами, а не слезами. Иди к соседу и во всём признайся. Потом приюти бездомного щенка и заботься о нём, как о своём ребёнке. Каждый день делай хорошие дела и не думай о прощении Бога. А потом я приеду и спрошу: «Тебе стало легче?»
Брат поставил кружку с раствором на лежак:
— Ездила?
— Нет. Не успела.
Брат посмотрел на тарелку:
— Почему не ешь?
Малика повернула руки ладонями кверху:
— Не получается.
— Болит?
— Терпимо.
— Зачем ты это сделала?
— Тяжело объяснить. — Малика скинула с ног ботинки. — Я их помыла как смогла. Забери. Ты ведь с кого-то их снял?
— Их кто-то забыл, — сказал Брат и вышел из кельи. Через минуту вернулся. — Меня зовут Сибла. Мне моё имя не нравится.
— Почему?
— Звучит как «слабый».
— Звучит как «сила».
— Пытаешься подлизаться ко мне?
— Моруны никогда не лгут.
— Никогда-никогда?
— Моруны говорят правду или молчат.
Сибла удалился. Малика откинулась на стену, закрыла глаза. Пережить одну ночь, всего одну ночь, и Крикс вытащит её.
Вопреки ожиданиям и опасениям, о пленнице словно забыли. Дни начинались с появления молчаливой старухи в чепчике и заканчивались так же — очередной лепёхой каши. Пользуясь странным затишьем (если бы знать, перед чем), Малика занималась руками или ходила по коридору — от туалета до поворота и обратно. Она бы прошлась по чистилищу, побеседовала с грешниками или с Братьями, но за углом всегда топтался надзиратель в чёрном балахоне. Чутьё подсказывало: с ним лучше не спорить.
Ночью Малика не решалась выйти из кельи. Пугали шорохи, скрипы, стоны. Огонёк в керосиновой лампе напротив двери принимал причудливые формы, будто это был не огонь, а пластилин, из которого кто-то невидимый лепил непонятные фигурки. Ни с того ни с сего хлопала дверь в туалете, которым никто, кроме Малики, не пользовался.
Она не хотела предстать перед Отцом напуганной и слабой. Стараясь ни о чём не думать, сутками напролёт считала капли на стенах, трещины на потолке, удары сердца. Однако мысли, одна горше другой, прорывались сквозь хлипкий заслон: Крикс не приехал, стражей схватили, бедный Мун… И хотелось выть.
Наконец появился Сибла. Увидев в дверном проёме высокую фигуру, Малика спросонья не узнала его. Опустила ноги на пол и принялась надевать ботинки.
— Ведьма, — выплюнул Брат.
Он стоял спиной к лампе, и выражение лица нельзя было рассмотреть, зато голос без помех выдавал обиду, смешанную с презрением. Малика вяло улыбнулась: Праведный Отец пошёл в наступление.
— Ты верховная жрица морун?
Малика потеряла дар речи.
— Это правда? — добивался Сибла.
— Кто тебе сказал?
— Так это правда?
— Нет.
Сибла сделал шаг в сторону, чтобы на Малику падал свет лампы.