Страница 144 из 226
— Заходи, — прозвучал за спиной голос Брата.
— Там грязно.
— Не грязнее, чем в твоей грешной душе.
Малика обернулась:
— Однажды со мной захотел поговорить больной человек. Он согрешил и хотел покаяться. В его посёлке духовного отца не было. И в соседнем тоже не было. Человек не мог оставить слепую жену одну с детьми и уйти далеко от дома. Он мучился, терзался угрызениями совести, но никому не смел признаться в том, что сделал. Этот грех настолько извёл человека, что у него начался нервный тик конечностей. Знаешь, что это такое?
В непроницаемых глазах Брата промелькнуло нечто напоминающее любопытство:
— Не знаю.
— Человек не мог спокойно стоять. Всё время пританцовывал и подпрыгивал. Смотреть на него было жутко. Пожилой мужчина, натруженные руки, строгое лицо, а дёргается, как кукла на резиночке.
— Бог наказал, — заключил Брат.
— Шли дожди, урожай сгнил на корню, землю размыло — ступить нельзя. Безлошадные из сёл не выходили. Люди голодали. Голодали жена и дети этого человека. А его зажиточный сосед привёз из города продукты. Вытащил сумку из телеги, поставил под навес, чтобы водой не залило, а сам повёл лошадь в конюшню. Сердобольным к животине оказался. Пока распряг, пока сена подкинул. Вернулся — в сумке нет булки хлеба.
— «Танцор» украл? — поинтересовался Брат.
— Сосед кинулся к нему. Мол, так и так. Может, в окошко смотрел, может, видел, кто взял. А этот: «Видел, как собака сумку обнюхивала». «Какая собака?» — «Твоя собака». Сосед вытащил пса из будки и свернул ему шею. — Глядя на грязный пол, Малика вздохнула. — Сейчас я чувствую себя как эта собака перед смертью… Можно попросить хотя бы фонарик? Хочу видеть, на что наступаю.
Брат принёс огарок свечи… и женские ботинки.
Малика вернулась в келью подавленная, опустошённая. Села на лежанку, сложила на коленях руки; ладони горели огнём. Перед тем как уйти, Брат предупредил: если она не проявит послушание, то пробудет в чистилище очень долго. Малика невесело улыбнулась: вероятно, так долго, пока холод не вытравит из её тела крохи тепла, пока пропитанный солью воздух не издырявит лёгкие, а походы в туалет не сведут с ума.
Дождавшись, когда в коридоре затихнет хлюпанье под сапогами Брата, Малика осмотрела дверь — ни щеколды, ни защёлки — и плотно её закрыла. Почему-то так казалось, что теперь она в безопасности. Свеча догорела, стало темно, как в могиле.
Малика выглянула из клетушки. Справа тупик, пропитанный зловонием. Туда она пойдёт лишь в крайнем случае, когда сил терпеть уже не останется. Убегая влево, коридор резко поворачивал. Оттуда доносились непонятные звуки, будто кто-то не слишком настойчиво тёр наждаком по камню.
Малика пошла на шум. Завернув за угол, прижалась спиной к влажной стене. Мужчина средних лет — в обносках, грязный, с опухшим лицом и полубезумным взглядом — волочил по полу мешок. Заметив Малику, споткнулся и чуть не упал. Переведя дыхание, вновь вцепился в мешковину.
Малика быстро вернулась к себе, но закрывать дверь не стала, чтобы свет из коридора проникал в келью. Обхватив себя за плечи, заметалась. Это не страшная сказка, как ей показалось вначале. Это реальность. Праведный Брат не запугивал, когда знакомил её с правилами подземелья.
С горем пополам Малика вновь сделала свежий раствор, промыла раны. Прополоскала в кружке шёлковые бинты, обмотала кисти. Стараясь ни о чём не думать, невольно прислушивалась к шуму в коридоре. Шарканье порой затихало, и тогда громче слышался треск заколоченных оконных ставен.
Кто-то грозно прокричал: «Все по кельям!» Наверное, наступила ночь. Появилась уродливая старуха в нелепом кружевном чепчике — при последнем наместнике одна из кухарок расхаживала в похожем чепце по кухне и всем говорила, что в нём она чувствует себя непорочной девой. Старуха поставила тарелку с лепёхой каши на лежанку. Проверила, есть ли вода в ведре, и удалилась.
Вновь пришёл Брат. Едва переступив порог, спросил:
— Почему грешник захотел с тобой поговорить?
— Какой грешник?
— Ну тот, о ком ты рассказывала.
Глядя в пол, Малика пожала плечами:
— Захотел и всё.
— Ты Праведная Мать?
Малика подняла голову. Чёрной повязки на руке сектанта не было. Значит, кто-то из Избранных проболтался, и слух о ней пополз среди рядовых Братьев.
— В каком-то смысле — да.
— А точнее.
— Я моруна.
— Никогда не слышал. Это кто?
Малика присмотрелась к Брату. Сколько ему? Лет двадцать пять, не больше. Гладкое лицо, ровный нос, длинные пепельные волосы, в дымчатых глазах холод. А в груди вместо сердца доска, исписанная Праведным Отцом. Откуда человеку, взращённому на проповедях, знать о морунах? Что он вообще знает о жизни?
— Как тебя зовут? — спросила Малика.
— Праведный Брат.
— Необычное имя. Кто придумал? Мать или отец?
На губах сектанта появилось подобие улыбки.