Страница 95 из 101
Талиан хотел рассказать, как счастлив, что встретил сестру. Ведь, несмотря на все трудности, они нашли взаимопонимание: Маджайра перестала видеть в нём соперника и в критическую минуту приняла его сторону. Без неё с ритуалом точно ничего бы не вышло.
Хотел рассказать — и не мог.
Слёзы душили, из-за них тело тряслось, живот скручивался и на пике спазмов, когда всё немело от боли, казалось, ещё немного и он вывернется наизнанку.
— Я могу чем-то помочь? — спросил нэвий.
Талиан отчаянно замотал головой и, не выдержав чужого пристального внимания, уткнулся носом в колени. Было мучительно стыдно. Не так он представлял себе встречу с отцом, не так…
Но они всё-таки встретились. Не с отцом, с его нэвием, но… неважно.
Всё это сложно было объяснить словами. Мысли появлялись в голове полновесными образами. Вспыхивали искрой в черноте сомкнутых век и разрастались до объёмной картины.
И невозможно было ни спрятаться, ни скрыться! Как и убежать от самого себя…
Снова перед глазами сходились массивные каменные стены уйгардской крепости, запирали точно в темнице, давили своей тяжестью, душили. Снова в проёме окна мрачной тенью вырастал Демион, а слова его, хриплые и злые, прикладывались к сердцу калёным железом:
«Ой, только не надо изображать, что любил отца».
«Избавь меня от своего лживого пафоса…»
Талиан тогда прогнал придурка, и всё обошлось. Но ещё пара слов в том же духе, и он за себя не ручался. Убил бы и, что убил, понял бы, когда всё уже случилось.
— Эй! Поговори со мной! Пожалуйста! Только не молчи…
Глухой голос нэвия словно доносился издалека, хотя Талиан знал: тот стоит совсем рядом. Только не почувствовать ни стука сердца, ни дыхания, ни тепла. Нэвий принадлежал миру мёртвых.
Талиан выпрямился и с остервенением стал тереть заплаканное лицо. От прикосновения мозолистых ладоней кожу неприятно щипало, но эта маленькая боль — ничтожная по сравнению с болью душевной — помогла немного прийти в себя.
— Когда узнал… что отец мёртв… даже думать себе запретил… о нём, — слова застревали в горле, Талиан чуть ли не выталкивал их из себя, с надсадным хрипом и кровью. — Шептал, точно заговорённый… никак, никогда… а в душе умирала мечта… хотел ведь… с отцом встретиться… завоевать его любовь…
— У тебя это почти получилось.
— Угу… Почти… — Талиан заставил себя дышать спокойно: выдох, вдох. — Я ведь как тогда думал? Отец умер. Его не вернуть. Поэтому запер боль где-то внутри. Вот тут. — Он ударил себя кулаком в грудь. Звук получился тихим и гулким. — Решил, ненужная она, эта боль. Лишняя. Мне нужно было как-то двигаться дальше. А потом… потом увидел портрет и…
— Чувства навалились все и сразу? И боль, от которой ты прятался так долго, тебя догнала?
Талиан кивнул и подобрал с земли сосновую ветку, чтобы чем-нибудь занять руки. В ощипывании иголок не было никакого смысла, но оно отвлекало, давало время собраться с мыслями.
— Забыть о боли не значит её пережить? Так ведь?
— Ты меня спрашиваешь? — Нэвий горько усмехнулся. — Я свою жизнь потратил на бег по кругу. Свалил всю вину за гибель жены на сына и замкнулся в себе. Столько возможностей было исправить ситуацию, но я их все упустил.
— Так сильно её любили? — спросил Талиан осторожно.
— У нас всё было очень запутано и сложно. Видишь кольцо? — Нэвий показал ему правую руку с массивным перстнем: между хвостом и головой змеи, обвившей безымянный палец, в золотой чашечке сидел крупный жёлто-зелёный хризолит. — Оно обручальное. Мы с Летти, тогда ещё дочерью тана Фиалона, принесли брачные клятвы. Лет двадцать назад это было…
Талиан весь обратился в слух, понимая, что никто другой ему правды об этой истории не расскажет.
— Летти была ещё слишком молода, чтобы нам разрешили довести церемонию до конца. Пожениться мы поженились, а супружеское ложе не должны были делить ещё два года, до совершеннолетия моей… кхем… супруги. Но раньше, чем это произошло, она…
— Неужели взаправду превратилась в мужчину? Это не выдумка?
— Увы, нет. — Нэвий помрачнел: от сдвинутых бровей у него на переносице отчётливо проступила вертикальная морщина. — Впрочем, тогда меня ничто не остановило бы… Что взять с влюблённого без памяти мальчишки? Злился. Боги! Как я тогда злился! Не понимал, почему Летти мне отказывает. Почему на моё «да» у неё находится тысяча «нет». А когда правда вскрылась… почувствовал себя преданным и обманутым.
— И одиноким? — спросил Талиан, поощряя рассказывать дальше.
— Бесконечно одиноким, да, но знаешь, — нэвий вдруг улыбнулся, и его лицо словно озарило светом, — она уже тогда была рядом. Твоя мама. Именно с ней я понял, чем различаются влюблённость и любовь. Понимаешь… Летти я любой ценой стремился сделать своей, невзирая на её чувства и желания. Даже против воли. А Кьяна… рядом с ней я стал самим собой, осознал, каким идиотом был и как много боли причинил другим людям, и… умер бы за неё в ту ночь. Если бы только мог… Если бы мог…
Они снова погрузились в молчание, но сейчас оно не казалось тягостным.
Талиан отбросил общипанную сосновую ветку, упёрся руками в бревно и, запрокинув голову, уставился на ясное голубое небо, которое выглядывало в просвет между древесных крон.
На душе у него было также чисто и светло.
— Знаете… Этот разговор стоил того, чтобы моя прежняя жизнь сломалась, — произнёс он с чувством. — Хотя… сломалась ли? — Талиан вдруг задумался. — Раньше мои дни были расписаны по часам. Я знал, что будет со мной через месяц и даже через год. А совершеннолетие виделось чем-то далёким и недостижимым. Но не я составлял своё расписание, не я решал, чем буду заниматься и кем в итоге вырасту.