Страница 92 из 101
— Я никому не скажу. — Талиан недоверчиво скривился, и толстяк пояснил: — Ни про удары. Ни про ваше обещание смягчиться. Не скажу никому, иначе всё потеряет смысл. — У него на лице появилось странное выражение, которого Талиан раньше не видел. — Старику дорога ваша искренность. Он её ценит.
— Раньше я тоже так думал. Но я ошибался. — Талиан кисло усмехнулся. — Так, чего ждёшь? Ложись на лавку. Раньше начнём — раньше выйдем.
— Так это…
Недоговорив, сота Колбин подошёл к двери, выглянул из-за неё и закрыл на засов.
— Теперь нам никто не помешает. А что звуки ударов, так тут частенько порют рабов и слуг. Бейте, не стесняйтесь.
Талиан достал из бадьи розгу и на пробу хлестнул ей воздух: на стене остался мокрый след от разлетевшихся брызг. И это было так странно…
Обычно на скамье лежал он сам, а сота Колбин нависал сверху. Рука у толстяка была тяжёлая. Бил не жалея. Особенно когда тан Тувалор стоял рядом и смотрел. И всё, что Талиан тогда мог, это зажимать кулаком рот и ждать, когда отчаявшееся сердце пробьёт рёбра насквозь — и их, и толстую дубовую доску.
— Я готов.
Голос соты Колбина, взволнованный и слегка охрипший, вернул Талиана к действительности.
— Тогда начнём. Тебе считать.
— Я помню.
Талиан замахнулся, ударил — и сразу отдёрнул руку. Хотел сократить боль до минимума. Но на спине всё равно остался чёткий розовый след: кожа была слишком нежная и тонкая, почти как у девушки.
— Р-раз.
Замах и удар. Ещё одна розовая полоса рядом с первой.
— Два-а.
Неудачный замах — и первые капли крови на перекрестии двух следов.
— Ай! Три-и-и…
Сота Колбин втянул голову в плечи и поджал пальцы ног в ожидании удара. Напрягся весь от копчика до шеи. Когда-то Талиан сам так делал, далеко в детстве. Пока не разобрался, что на лавке лежать — это не у стены стоять. Можно заставить себя расслабиться, ведь спокойное тело переносило боль легче.
Вздохнув, Талиан ударил толстяка ещё два раза, а после отбросил розгу в сторону. В душе поднялась волна омерзение к этому занятию.
Он присел на корточки возле головы соты Колбина и произнёс:
— На этом всё.
— Нет! Но как же… Я выдержу!
Талиан вгляделся в раскрасневшееся лицо толстяка, где за пухлыми щеками глаз было не найти — одни узкие щёлочки. На лбу у того выступила испарина, ресницы взмокли.
— Зачем тебе это нужно?
— Помиритесь со стариком, — повторил упрямец.
— Ладно. Спрошу по-другому. Почему именно порка? Не было другого способа со мной договориться?
Сота Колбин некоторое время напряжённо молчал, затем вздохнул и признался:
— Думал, вы отыграетесь на мне за все обиды, пар выпустите и смягчитесь.
— Ну и дурак.
Не удержавшись, Талиан насмешливо фыркнул. Предположение выглядело довольно нелепым, хотя…
Раньше он часто мечтал о том, как было бы здорово взять — и выпороть всех учителей. Чтобы им было так же больно и обидно, как и ему. Чтобы они задыхались от возмущения и невозможности что-либо изменить. Чтобы встать потом не смогли!
Но когда взял в руки розгу, почему-то подумал не о соте Колбине и даже не о тех обидах, которые тот ему причинил. Нет, Талиан словно увидел себя самого — мальчишку, замирающего от страха перед неизвестностью и стонущего от боли — и внезапно понял, что вырос.
Жизнь в Уйгарде показалась вдруг чужой и далёкой. Будто утренние тренировки, занятия с учителями, стычки с Демионом и участие в проделках Зюджеса — всё это было не с ним. Нет, ну правда? Его прошлые беды и тревоги выглядели такими смешными…
Раньше он всерьёз беспокоился о невыученных уроках, боялся получить нагоняй от старших, трепетал перед ними, как на ветру парус, и хотел лишь одного — добиться признания отца.
Теперь всё было по-другому.
— Не пытайся встать сразу. Голова будет кружиться, — посоветовал Талиан, хотя его не просили, и вышел из комнаты.
Но на главной лестнице вдруг почувствовал: происходит что-то странное. Мир вокруг был всё тем же, но как будто другим.
В какую бы сторону Талиан ни поворачивался, тихим шелестом штор, звоном посуды, стуком сандалий по ступеням, отголоском чужих разговоров настойчиво звучал незнакомый голос. Будто кто-то невидимый звал его. Жаль, слов было не разобрать.
Слишком далеко. Слишком тихо.
Подчиняясь смутному предчувствию, Талиан спустился по главной лестнице на первый этаж. Но стоило ему выйти наружу, как знойный воздух обволок кожу, незримой тяжестью лёг на плечи, иссушил ноздри и глотку.
Солнце пекло нещадно, а стройные ряды кипарисов и остриженные кусты не давали ни клочка тени. Талиан весь изжарился, пока добирался по присыпанной гравием дорожке к ближайшему фонтану, чтобы умыться и освежить голову. Вода оказалась неприятно тёплой, но когда его обдул ветерок, стало чуточку легче.
Он двинулся дальше, к тенистым кронам платанов, невольно наслаждаясь тем, что вокруг не было ни души. Размеренное шуршание камней под подошвами сандалий терялось в многоголосом стрекоте цикад. Они жужжали до одури, но и без их душного пения Талиан не сомневался, что вышел в самое пекло.
Вдруг в тени деревьев как будто промелькнула змея. Талиан успел заметить золотистый отблеск на шкуре. Или показалось?
Он настороженно замер и выдохнул, только когда увидел в траве холодное фиолетовое свечение — это две нити, малиновая и голубая, сплелись в одну. Талиан проследил за ними глазами. Другой конец нитей терялся среди деревьев, словно приглашая его уйти с дорожки в глубину сада.