Страница 50 из 101
— Са вчерашнего дня асталась запещённае на вертеле мяса, гавядина, тамлёная в гаршочках с апельсинами и шернасливом… Нет?
Лицо мужчины было таким растерянным, что Талиан не удержался и улыбнулся.
— Принеси мне пшённой каши со сливочным маслом, сыра и хлеба. И то же самое для юноши, танцора. Кстати, как его зовут?
— Эта Фариан. Любимец вашева пакойнава отца, Гардалара Фариана Язмарина. Мир ева праху!
— Фориан? Кто-то дал рабу императорское имя?
— Нет-нет! Шта вы! Никто не решился бы на падобная дерзасть! Фариан по-зулунски знащит «быстрай, как лань».
— Похоже на него.
Талиан вернулся в спальню и обнаружил, что раб уже проснулся. Юноша сидел, опёршись спиной о боковину кровати, и следил за ним настороженным взглядом из-под насупленных бровей.
— Что тебя вчера так напугало? — Талиан помедлил и добавил: — Или кто?
Юноша упрямо поджал губы и отвёл взгляд. Его руки спокойно лежали на коленях, но мышцы шеи натянулись, как если бы тот в любой момент готовился броситься вперёд и бежать.
Особо не церемонясь, Талиан в шаге от него уселся на пол. Так их глаза были на одном уровне. И, словно вскользь, заметил:
— У тебя красивые руки, Фариан.
Услышав своё имя, юноша вздрогнул.
— Длинные тонкие пальцы с мозолями на подушечках. Аккуратно подстриженные ногти. На каких инструментах ты играешь?
Недолго посомневавшись, тот напряжённо сглотнул и ответил:
— На кифаре и авлосе.
Его голос оказался по-женски высоким и глубоким, сильным.
— Ты поёшь?
Фариан кивнул, хотя ответ на вопрос был очевиден.
— Тогда тебе есть что терять, — Талиан отвернулся к окну. — Представь, что палач вырвет тебе ногти, один за другим, а потом переломает все пальцы. Сможешь ли ты тогда играть на кифаре? Или голос. Что будет, если за упрямство тебе отрежут язык?
— Тогда я не смогу отвечать.
— На тебе золотой ошейник. Не сможешь говорить — напишешь ответ на бумаге.
— Как? Если раньше мне переломают все пальцы?
Талиан снова посмотрел на раба. В его голосе не было дерзости, только спокойные рассуждения образованного человека. Значит, любимец отца был умён, обучен чтению, письму, пению, танцам и игре на музыкальных инструментах. И такой юный?
— Сколько тебе лет?
— Семнадцать.
— Странно… Голос не сломался, и ты такой тощий, на девушку похож. Я бы тебе дал двенадцать-тринадцать лет. Вряд ли больше.
— Я один из ялегаров, сынов Рагелии. Ещё до достижения десяти лет меня оскопили.
Разговор снова поставил его в тупик. Талиан воспитывался в Сергасе, а там не жаловали ни Рагелию, ни её культ. Почти восемь веков прошло с битвы за Когрин, но вражда не вытравилась до конца из горячей крови Светлых танов, из молока их матерей и сестёр.
— Кто заплатил за твоё обучение? Один учитель танцев в год берёт не меньше пятнадцати золотых, когда солдат в армии получает три.
Фариан сцепил вместе пальцы и отстранился. Хотя, куда уж дальше? Когда за спиной кровать.
— Моё обучение оплачивал Гардалар Фориан Язмарин, — сказал и добавил совсем тихо: — Мой...
На лицо Фариана упала косая тень. Длинные пальцы впились в ладони, заставляя кожу побелеть даже под слоем краски.
— Посмотри мне в глаза, — попросил Талиан, не в состоянии скрыть ни изумления, ни дрожи в голосе. Раб недоговорил, и неясно было, что скрывалось за его молчанием. Кто «мой»? Или это уже к нему обращение — мой император?
Это были всё те же глаза — небесная синева, очерченная темнотой ночи. Точная копия его собственных. И в них по-прежнему плескался страх.
— Почему ты боишься меня?.. Даже сейчас.
— Позвольте мне умыть лицо прежде, чем я отвечу.
Талиан огляделся. На небольшом столике, на вышитой ажурной салфетке, стояла ваза с цветами. Он решил использовать и то, и другое. Выкинул бесполезные цветы, смочил салфетку водой и стал оттирать лицо Фариана от перламутровой краски.
Но с каждым движением руки, с каждым отмытым участком молочно-белой кожи, сердце у Талиана билось всё сильнее.
— Что вы чувствуете сейчас, мой император? — спросил Фариан, когда он убрал от него руку с испачканной в краске салфеткой. — Не страшно смотреть в лицо своего двойника?
— Не знаю, но это не страх. М-м… не думаю, что страх.
— Не верю! — Фариан подался вперёд, пожирая его взглядом. — У вас красивое лицо, мой император. Представьте, каким оно станет в умелых руках палача. Представили? Как по мне, к изуродованному лицу прекрасно подойдёт золотой рабский ошейник.
Не выдержав, Талиан расхохотался. Раб красиво обернул ситуацию, даже использовал те же слова и интонации, что и он сам, когда говорил про красоту пальцев. Ему захотелось продолжить игру.
Отсмеявшись, Талиан ответил:
— Боюсь, это невозможно.
— Почему это?
— Я не смогу ни спеть, ни станцевать, ни сыграть на кифаре. А император Талиан VIII не разберётся, с какой стороны взяться за меч, — но продолжил он уже серьёзно: — Мы оба представляем из себя больше, чем просто лицо. Мы разные. И, может, с первого взгляда нас легко будет спутать, но ни один из тех, кто знаком со мной, никогда не примет раба Фариана за императора.
— Я знаю…
Фариан уронил голову на грудь и зашептал чуть слышно:
— Но мне всё равно страшно. Не должно быть на земле двух людей с одинаковыми лицами. Я, может, вас и выше ростом, и тоньше, и тело у меня скорее ловкое и гибкое, когда у вас — широкая грудь и крепкие руки воина. И всё-таки… когда я заглянул в ваши глаза, в то же мгновение понял — судьба у нас одна. Ведь вы мо...