Потерявшийся во сне

– А может, и не загадили, если бы при входе в подобный идеал спрашивали пароль.

– Слово или комбинация из цифр слишком легко и быстро распространились бы среди масс.

– Паролем бы служил вопрос о том, кто есть тот, кто желает войти.

– Тогда однозначный ответ невозможно было бы дать.

– В этом весь и секрет: для каждого бы существовал свой ответ. И выслушивал бы эти россказни не человек.

– Кто же тогда?

Она пожала плечами. Пара капель с воротника скатилась вниз, оставив мокрый след, подобных канаве, на ткани.

– Не знаю, какая-нибудь нечеловеческая сущность, умеющая разбираться во всевозможных человеческих натурах. В любом случае, люди слишком различны, так что одни лишь поэты, книголюбы или умеющие размахивать кисточкой по полотну не заселяли бы те миры. Их наполняли бы различные личности, стремящиеся к…

– К высшему искусству, – догадываясь, перебил тот, и женщина молниеносно повернула к нему голову, устремив удивленные глаза на небритое мужское лицо.

– Это именно то, что я хотела сказать, – испугано и тихо ответила та.

– Почему так тихо? Вас это пугает?

– Не знаю, – она подергала плечами и стеснительно утерла намокший кончик тонкого носа пальцем левой руки, – я не верю в телепатию.

– Но ведь мы не читаем мысли – только одинаково думаем.

– Непривычно и немного пугающе.

– Тогда можно вовсе не думать и нести всякий бред, как чаще всего и выходит у малознакомых.

– Нет уж. Можем выпить кофе здесь.

Незнакомца ткнула подбородком на вывеску “Бистро” с правой стороны в нескольких фонарных столбах впереди. Маркус кивнул, несмотря на знание некачественности напитков в подобном месте. Его душило, как чересчур ревнивая жена, стремление плюхнуться в кровать так, чтобы не задеть свежую рану, и после скорее уснуть, не просыпаясь от трезвона будильника. Видеть невообразимо воспаленные сны, являющиеся исключительно тогда, когда организм в стадии дискомфорта, из-за которого в душе, задетой острыми шипами, начинают бушевать крошечные катаклизмы, обитающие во снах. И этой ночью он хотел бы встретиться с ней, той самой незнакомкой, которая теперь крутилась вокруг него в этот поздний вечер и все еще казалась галлюциногенным последствием удара стаканом.

Колокольчик несколько раз ударился и замолк. Дягелев зашел последним, придерживая дверь, чтобы та не хлопнула, разорвав раскатом грома молчание улицы. Стоя за кассой, их встретил сонно-безразличным взглядом единственный ночной обитатель бистро, глазные сосуды которого настолько полопались, что белки казались шариками, густо обмотанными ярко-красной ниткой. И Дягелев невольно задумался о собственном лице. Провел снизу вверх ладонью по щеке, почувствовав всю колкость кожи. Мешки под глазами от тяжести буквально тянули голову к полу. След бессонницы оставлял каждую ночь новый глубокий отпечаток, складывающийся в общую мозаику. Внешний вид озаботил его только сейчас, когда поздно хвататься за любое исправление. Но все же лучше поздно, чем никогда, однако для Дягелева это “поздно” служило кратеньким волнением, страх оттолкнуть желанную совершенную незнакомую.

– Американо, пожалуйста, – Маркус повернул голову к незнакомке. – А вы что будете?

– То же самое, – робко ответила та.

Какая-то едва заметная искра рассекла воздух перед их лицами: Дягелев не отрывал глаза от глаз незнакомки. Какими сигналами переговариваются между собой нейроны за этим чистым светлым лбом? О чем же они поют, думал тот, и кем же они считают себя? Может, каждой нервной клетки не хватает простоты: рук, ног, свободы, и потому они, объединившись в одно целое, ищут или заставляют искать нечто больше, может, лежащее вне наших биологических тюрем, но что приведет их к той самой простоте. Они никогда не позволят назвать свою общую совокупность душой за черепной коробкой, но при это мы стремимся найти душу в плоти.

Мужчина за стойкой то-ли стоя спал, то-ли чего-то ждал, наблюдая за вошедшей парочкой через стеклянные и оттого запотевшие зеркала души. Его внезапный сдерживаемый чих в салфетку распугал миллисекундные мечтания и бесконечные попытки угадать то, о чем думает человек напротив. Словно очнувшись, женщина пролепетала:

– Я заплачу за себя.

Тот за кассой усмехнулся, принялся доставать стаканы и пробивать два разных чека. Дягелев спорить не стал. Вытащил две подранные по краям купюры и оставил их на прилавке. Ничего не весящих бумажек хватало на два ночных кофе.

Она не вынимала рук из карманов пальто и не благодарила, молча уставилась в одну точку, которая, словно черная дыра, притягивала внимание. Дягелев опустил значения денег и слов. Встреча с героиней снов уже сделалась небесной благодарностью, а деньги… Маркус, как стрелка манометра, перекатывался от одного положения к другому: первое, когда деньги бездумно тратятся и жертвуются попрошайкам, второе – безжалостно пропиваются от горестей или… Не имеет значения, их всего-навсего обменивают на обжигающее пойло, чтобы накачать голову напыщенной остротой философии и мечтательности, что коварно обратится наутро скверным похмельем. А все из-за отсутствия целей накопления: когда человек не имеет ни единого понятия о собственных целях, он теряется, пуская в пустоту заработанные цифры – деньги. Деньги обмениваются на время, они восполнимы лишь до того периода, пока еще в груди гнездится время.

Слабый едва кофейный аромат пронесся мимо двух носов и поскользил к выходу, на улицу, где морось все еще отчаянно пыталась затопить посеревшие улицы Петербурга.

– Ваш лоб… – Женщина запнулась, по ее плечам и шеи пробежала дрожь. Взгляд женщины, скрываясь, устремлялся на поношенные туфли Дягелева. – Как он?

– Голова раскалывается. Видно аж.

По незнакомке словно пустили ток: она сжалась, опасливо сощурилась и практически соединила тонкие накрашенные в черный брови в одну полоску.

– Не говорите так больше. Не выношу этого. Совсем. Как представлю…

– Тогда уж лучше представляйте нечто другое.

– А что же делать с вашей головой?

– Иногда кофе снимает головную боль.

– И избавит от нее в этот раз? – Слепо питала надежду та.

– Сегодняшнее дело ему не под силу. Но если мне настолько повезет в очередной раз за этот вечер, то я ошибочно посчитаю себя за редкостного счастливчика.

– Вы как будто сорвали куш. В чем же вам так крупно повезло за вечер?

– Ваш заказ готов, – грубо вмешался кассир бистро, замученный дурацкими, запрещающими спать ночными разговорами незнакомцев, отрывки которых не понимал.

Оба одновременно забрали горячие стаканы холодными руками. Кофе, будто робея, легонько обжигало ладони и пальцы, и высокая температура воспринималась оледеневшей кожей как ванна покалывающей теплой воды.

– Останемся тут? За порогом все еще моросит.

– Только на пару глотков.

– Тогда лучше сразу на улицу в поисках нового прибежища.

Дягелев кивнул, и они вышли, в очередной раз потревожив звонкий колокольчик над входной дверью. Сдача так и осталась лежать на прилавке до того момента, пока ресторан не опустел.

Ночной воздух обдал вышедших на улицу осенней прохладой, пропитанной непрерывно тянущейся к земле водой. Кофе защищали черные пластмассовые крышки, а людей – их волосы, через которые вода все равно пробиралась к коже.

– Вы, наверное, очень устали.

– Точно. Особенно от боли и вечных вопросов. Впрочем, в эту минуту больше именно от боли.

– Чего вам сейчас больше всего хочется?

– Рухнуть в кровать и уснуть.

– Я провожу вас, – замедлила, словно сама не верила в произнесенное.

– Давайте без этого. Такую ночь хочется проводить до рассвета, – ответа не последовало. – Почему же вы молчите?

– Не знаю.

– Как же так? Столько незатронутых тем…

– Вы не будете против, если я переночую в вашем доме? – Решительно выпалила та, перебив.

– Но ведь вы замужем, – удивился Маркус, ухитряясь незаметно и четче разглядеть золотое кольцо на безымянном пальце. Заметив эти дилетантские попытки, незнакомка спрятала руку в карман.