Потерявшийся во сне

– То что?

– Станьте, черт возьми, под зонт! – Разорвался ударом грома женский голос.

Оглушенный, Дягелев обернулся. Вздрогнул, словно поздней осенью ужалила заблудшая оса иссохшим жалом. Синий плащ. Темно-каштановые волосы, те самые. Холодок втыкался в спину острыми иголками и рвал на клочки срастающиеся пазлы яви. Словарный запас стерся, и Дягелев лишь зачарованно глядел. Красота женского личика еще не успела сполна довершить свои чары. Поверить в действительность, несколько недель подряд настойчиво снившуюся, казалось, невозможно.

Преследовавший сон Дягелева обернулся реальностью: она стояла перед ним, и он слышал ее взволнованное дыхание, чувствовал угасающее тепло, а эти волосы… Сколько же он всматривался в них в каких-то непонятных мечтаниях, и вот теперь их взаправду развевал ветер. Протянутой рукой можно было бы ощутить их шелковистость и кудрявость. Он столь долго и пристально изучал это женское личико во снах, что теперь, когда ни одна стена не возвышалась перед ним, преграждая путь, оно казалось бесконечно далеким, игрушкой дьявола, который только и хочет позабавиться над отчаянием человека.

Оба стояли на месте. Незнакомка придвинулась ближе и огородил Маркуса зонтом от дождя.

– Вы крайне обходительны, – монолог завершился.

Женщина молчала. Кусала ненакрашенные губы и, видно, от усталости часто перекатываясь с левой ноги на правую и наоборот. Они все торчали на середине улицы, прячась от дождя, и молчали до тех пор, пока сильнейший порыв ветра едва не вырвал зонтик из хрупкой женской ручки, стукнув незнакомку по лбу стержнем. Она засмеялась над пустяком так легко и непринужденно, будто голоски какого-то крошечного сумасшествия затрепетали в ней, однако смех смешивал болезненные краски, и Дягелев, заметив, как у той краснеет кожа на месте удара, ощутил пронзительную боль собственной раны, а вместе с тем таинственную особо сильную близость к незнакомке в эту чудесную ночь фантазий. Однако, несмотря на бешено порвавшееся чувство броситься к ней с умеренной заботой, какая достойна чужих людей, он, наблюдая, как та возится с зонтиком в попытках захлопнуть его, лишь холодно заметил:

– При таком ветре зонт раскрывают либо те, кто хочет поломать его, либо же те, кто желает покалечить себя.

– Все из-за ветра: он слишком внезапно налетает. Я была не готова, и только. Если бы я знала, с какой стороны он нападет, то уж точно оказала бы сопротивление, – она помолчала и продолжила более тихим голосом. – Если бы знала, с какой стороны нападет…

Дягелев мигом прочуял: женщина имеет в виду вовсе не ветер, за метафорой погоды кроется, как караулящий убийца, пугающе страшное. Ночью, столкнувшись, частенько растворяется всякая боязнь дневного, правда, ночью появляются страхи темного времени, которые подкарауливают в каждой подворотне. Эта дамочка, прикидывал Дягелев, вполне вероятно, только и ищет того, кому можно вывалить устрашающее, а я как раз подходящая жертва: разбитый лоб сам за себя говорит, гарантия того, что каждая мелочь будет услышана, но ни одна из них не запомнится.

Он взглянул на нее еще раз. Более тянущимся, как расплавленная карамель, взглядом. Обдавало свежесть, но не от дождя; где-то глубоко внутри благоухало от невозможной случайности, которой Маркус сопротивлялся, хотя они оба притягивались друг к другу, в эту холодную осеннюю ночь, словно сила тяготения между ними обладала такой мощью, что сводила их, несмотря на расстояния, миллионы людей, бесконечные события и ограничения времени. Иначе же их встречу можно было объяснить стремлением двух искр от общего костра друг к другу, чтобы хоть как-нибудь поддерживать тепло.

– И куда же вы теперь хотите податься?

Молча пожала плечами, что и следовало ожидать. Маркус взглянул на наручные часы с матовым потрепанным ремешком: часовая стрелка медленно, вернее, незаметно тянулась к часу.

– Может, сейчас самое время вернуться домой? – Предложил Дягелев с такой ужасающей болью, будто только что добровольно запихнул в рот раскаленные угли.

Она резко, испуганно замотала головой, и волосы, частично впитавшие дождевую воду, своими кончиками ненамеренно ударялись о плечи его пальто. Только теперь, в этой вспыхнувшей бури отрицания и сопротивления возвращаться домой, Дягелев различил все черты несчастья женского лица. Ее серые глаза боязливо заметались из стороны в сторону, голова же не поворачивалась. Казалось, будто она настолько напряжена, что в случае малейшей опасности рванет с места так быстро, что уже никто ее не остановит, и Дягелев больше всего боялся спугнуть ее. Еще минут пять назад она носила маску беззаботности, но сейчас, сама того не желая, мысленно вернулась в недавнее скандальное, отчего старалась убежать как можно подальше. Так и дорвалась до бара, а оттуда, учуяв манящий аромат непривлекательной индивидуальности, настойчиво увязалась за незнакомцем, Дягелевым.

– Как обычно кончаются ваши прогулки ночью? – Вдруг спросил Марк, уже не зная как быть. Терпение подступило к крайней точке, еще чуть-чуть и взорвется.

– Не люблю ночь.

– Почему?

– Приходится возвращаться домой ранним утром и выкладывать отчет, когда с ног валишься, – она спрятала руки в карманы пальто, однако блеск золотого кольца на безымянном пальце не успел скрыться от Дягелева.

– Ну, – протянул тот, доставая сигарету. Дождь тем временем опять превратился в самую ничтожную морось, один лишь ветер по-прежнему бушевал, – до утра еще далеко.

– Можно и мне?

Она аккуратно выудила сигарету левой рукой из открытой пачки и молча кивнула. Дягелев поднес зажигалку к кончику сигареты, зажатой между пухлыми женскими губами. Щелчок и маленький огонек, отчетливо озаривший светом ее личико.

Курила жадно, заглатывая как можно больше воздуха, чтобы как можно глубже протолкнуть табачный дым в легкие. Только когда тлеющий диск подобрался к самому фильтру, незнакомка остервенело бросила окурок на асфальт.

– Проклятый мир, наполненный людьми, забывающими смысл во всем и во всех!

– Тише, не так громко, ночь все-таки, – Дягелев пристально посмотрел на нее: та, если бы захотела, продолжила бы кричать дальше. – Людьми, забывающими себя?

– Именно, – тихо согласилась та. – Эти люди никогда задавались вопросом “кто я”? Скажите, вот вы им задавались? Когда-нибудь задумывались о том? Не мимолетно, а… А так, чтобы мировоззрение рухнуло осколками.

– Иронично, ведь это именно тот самый преследующий меня вопрос. И ведь я уже на незначительно короткий промежуток времени позабыл о нем, как вдруг явились с напоминанием вы, видимо, чтобы в очередной раз заставить меня погрузиться в глубь пожирающей неизвестности.

– Извините, не думала, что на кого-то так сильно действует. А когда я им задаюсь – слышу лишь смешки.

– Может, попытаемся разыскать где-нибудь две чашечки кофе? А то мокнем и расходиться не желаем.

Она кивнула, и они наугад двинулись вперед, бегая глазами по вывескам в поисках любого даже самого дешевого места. Теперь Дягелев оценивал ее по-другому: более доверчиво, словно сошелся с единственным единомышленником, обитающим на земле. Единомышленником, который желал говорить и слушать и тем самым притягивал к себе. Эта незнакомка – находка – в один только миг обрела небывалую ценность, и Дягелев больше ни под каким предлогом не желал с ней расставаться. Порыв трещать без умолку разрывал на части, и в то же время необъяснимая жуть заставляла закрывать рот.

– Мы живем в мире рекламы, – неожиданно начал тот, когда они проходили под фонарным столбом. Свет словно привнес озарение в голову, покрытую темными волосами, – для нас ее преподнесение намного важнее самого товара, который может быть битым, мятым, бракованным, некачественным… Да какая разница каким, главное, чтобы реклама получила высшую оценку экспертов и крутилась среди неисчислимых глаз прохожих.

– Трудно жить в таком мире.

– Если бы существовали другие идеальные миры, то люди, перебравшись в те из нашего, загадили бы и их похабной деятельностью.