Потерявшийся во сне

– Это всего лишь формальность, самая ненавистная формальность.

Дягелев колебался. Ее предложение превратилось в загадку с несколькими решения, каждое из которых несет разный, но относительно правильный ответ, и дело было вовсе не в том, что она могла ограбить – в это верилось меньше всего.

– Я могу разместиться на полу или не спать всю ночь. Могу тихо сидеть на кухне. Рассуждать про себе или читать, если разрешите воспользоваться библиотекой.

– Но мы даже не знаем, как друг к другу обращаться.

– Карина, – она протянула руку. От легкого касания поднялась волна удивительно необъяснимых чувств, словно в этой женской ладони сосредоточились мировые скопления нежности, словно все самое мягкое и чарующее лилось по сосудам, окутывающим эту тонкую ручку, словно само божество поселилось в плоть, охватило очарованием мужскую голову. Одно лишь прикосновение опьянило настолько, что Дягелеву даже почудилось, будто он слышит запах этой белой кожи: сочетание самых ароматных цветов, образовавшее симфонию из самых будоражащих, заставляющих томно закрывать глаза, мечтательно приоткрывать рот и устремлять взор чуть вверх и вдаль. И как же окружающие не замечают такую богиню? Лишь потому, что каждому положено свое нежное существо.

– Маркус, – наконец выдавил тот, завороженно глядя расширенными зрачками на светлую кожу рук женщины. Самые яркие картины прожитых лет и еще только предначертанных бурно разрастались цветущим садом в сознании.

– Очень приятно, – он кивнул, все еще мысленно держа ее ладонь. Женщина медленно, нехотя, как будто против воли, чтобы не стоять на месте, выдернула руку.

– Идемте скорее, – приказал Дягелев, охваченный мечтаниями о новых касаниях.

Сильный ветер в спину подгонял двух тонких людей. Подол темно-синего плаща, развеваясь как поднятый флаг, тянулся куда-то вперед, к началу улицы, словно чуя в том месте родимую близость. Но там, кроме припаркованных машин, разбросанных листьев, горящих фонарей, запертых дверей магазинов и темных окон, ничего более не было, а значит, никакой близости в конце улицы не существовало, кроме той, что теплится в воспоминаниях. Близость слишком относительное понятие: часто далекое, недосягаемое. Близок какое-то время одному человеку другой человек, а потом затухают чувства и люди разбегаются – чувство близости умирает. Или близок человеку город, что во множестве километрах от него, а почему – тот и сам не знает, но пустословно грезит перебраться. Или близко человеку, например, мореплавание, а он ведет бумаги в офисе и злится, плачет, напивается из-за того, что никак не может уплыть. Близость – понятие несправедливое. Она показывает то, что люди, как кажется тем, способны любить каждым уголком своего тела, но в действительности же эта любовь неосуществима. Она лишь огонь, поддерживающий угли, где уголь – мечтающие люди, горящие, но упускающие пламя с каждой секундой. Эта близость заставляет стремиться, а не стоять на месте, воображать, а не пускать слюни на собственное лицо, уставившись в потолок пустыми глазницами, выискивать новую информацию и поглощать ее, а не прожигать мозги ложными и, в большинстве случаев, путающими реальность происходящего новостями по телевизору.

Шли молча, лишь изредка высказывая задумчивые замечание. В Дягелеве резко поселилась пустота, и виной тому стало женское очарование, сбивающее с ног и отнимающее слова, которые хочется учтиво преподнести даже самым отчаянным негодяям, чтобы показаться галантным кавалером перед одной единственной дамой, и которые, как высоко порхающие бабочки, уносятся в беспечную даль.

Минуты, практически полностью пробежавшие круг циферблата, отсчитывали свои часовые версты и соревновались отчетливыми отстуками женских каблуков и приглушенных мужских. Кофе пили маленькими редкими глотками, не обращая внимания на вкус. Пили только по тому, что он был куплен. Карина, будь она одна, непременно бы бросила стакан в урну после же первого глотка, но от того приходилось удерживаться: кофе оплатил незнакомым мужчиной, который сам не отправлял свой стакан в урну, может, из-за того, что так не поступала женщина. К дешевому вкусу привыкли где-то на половине, и после он начал казаться не таким уж отвратным.

Когда свернули во дворы, Дягелев вдруг озарило:

– Что для вас высшее искусство?

– Книги, – задумчиво протягивала та, глядя перед собой и сжимая одной рукой полупустой стакан, а другую все еще пряча в кармане. – Я пишу, больше всего влюблена в это дело.

– И много написали?

– Чуть-чуть: один неопубликованный роман, над вторым как раз работаю.

– А кто-нибудь его читал?

– Показывала сожителю, но тот буквально откинул листы в сторону после нескольких глав, ссылаясь на нехватку времени.

– Сожитель – это ваш муж?

Она энергично и яростно кивнула. Холодные щеки покрылись красным от злости.

– Вы и представить себе не можете насколько все чертовски плохо, – Карина отчаянно покачала головой и плавно опустила стакан на верхушку до отказа забитой урны. Под электрическим освещением Дягелев разглядел умоляющий взгляд, какой он еще почувствовал в кромешной тьме, но свет все же оголил ту истину, что недоступная мечтательным мыслям. Ее усталые от обремененной жизни глаза выпускали не слезы, а наивные надежды, излагающие забавляющую глупость, которую она никогда не избегала: загадывание желаний при каждом пустяке, когда, например, задерживаешь дыхание, проезжая в туннеле, или задуваешь свечи, или замечаешь падающую звезду, или при любой необычайности, или же просто так, когда поднимается на то настроение.

– И вы считаете себя глубоко несчастной?

Женщина снова кивнула:

– И на то есть причины.

– А ведь мы с вами в чем-то схожи, – заметил Дягелев, доставая звенящую связку ключей. – Различие лишь в том, что я лишен супружеской связи.

– Кажется, во встречи двух несчастных людей хорошее не обнаруживается.

– Смешная наивность.

Перед серым подъездом, выложенным небольшой плиткой, почерневшей от грязи, на мгновенье с неуверенностью замерли в нерешительности. Сомнения в правильности гнели Дягелева, однако головная боль с ревом двигателя набирала обороты и оттого хотелось скорее распластаться на кровати и закрыть глаза, а значит, стоять на месте некогда.

Когда открывали дверь, молчали. И поднимались тоже молча, как будто боялись нарушить установившееся затишье тихими словами, звучащими в тишине раскатами грома, небрежно размазывая по стенам, ступенькам и перилам эхо.

– Вы не оставляете свет, если знаете, что вернетесь поздно?

– Никогда.

– И даже крошечный ночник не включаете?

– Нет.

– И спите в темноте?

– А как же еще? – Тот удивленно взглянул на нее, развязывая тонкие шнурки. – Так только лучше спится. Вы боитесь тьмы?

– Очень. Даже сейчас к вам страшно заходить было. В темноте всегда всплывают картинки, будто сейчас вот-вот что-то случится. Я уже не маленькая, чтобы боятся ночи, но ведь реальность скрывает более страшные вещи нежели воображение.

– И что же вас пугает?

Она ответила не сразу, Дягелеву пришлось силой отобрать ее пальто, чтобы повесить его на вешалку. Карина качнулась вперед и наткнулась на грудь Маркуса, благодаря чему не упала. Обхватила его за талию и только затем прошептала:

– Сожитель.

– Здесь он вас точно не найдет, вы в безопасности.

Она резко отстранилась назад, опустив голову, виновато пролепетала:

– Простите.

–Забудьте, – после минутной паузы выдал Дягелев. Все это время до этого он не отрывал взгляда от кажущегося бессильным создания, которое из-за супруга, покаявшемся в благополучие и счастье невесты, боится темноты собственной квартиры. – Вымойте руки, выключатель сбоку, а я пока что подготовлю для вас спальное место.

Силы подводили. Для философии их точно не оставалось, и потому Маркус вместо того, чтобы говорить, для предупреждения последующих фраз поднес указательный палец к ее губам, указывая на молчание. Контуженный разум предал и неправильно рассчитал расстояние до лица незнакомки: его рука коснулась уголка ее подбородка, потянула будто на себя, и он почувствовал не просто касание. Мгновенье спустя привычный мир приобрел яркость красочных мечтаний, что временно с полной серьезностью олицетворяли действительность.