Потерявшийся во сне

Машина медленно тронулась, круто повернула и устремилась по пустому проспекту. Во дворах темно-желтый свет фонарных столбов боролся с наступающей тьмой, которая затопляла город. Тени впитывали мрачный облик, и одинокие силуэты, скрытые в них, нагоняли ветерок беспричинного страха. Шофер плавно затормозил возле указанного подъезда. Где-то вдали послышался истеричный смех, совсем близко – открытие бутылки пива и ее пшиканье. Во множестве окон теплился тусклый свет ночников, и совсем редко встречались ярко горящие люстры.

Хмурые тучи окутывали луну, словно запрещали ей показывать свою белоснежную наготу, усыпанную темными веснушками. Листья шептались друг с другом, и иногда их неведомые голоса мерещились испуганному прохожему, попавшему на неосвещенный участок. Они, желтые, красные, но только не зеленые – таких больше не было – падали на землю, описывая траекторию кривых линий в воздухе. Застилали землю ковром, который рано утром дворники сметали веником в единую кучу, чтобы после запихнуть ее в мешок.

Дягелев разомкнул губы – водитель опередил, предугадывая ход мыслей:

– Благодарности ни к чему.

– Без них никуда: они поддерживают цивилизацию. Без банальной вежливости мир бы погрузится в разруху.

– Некоторые благодарности произносятся так, что повеситься хочется.

Дягелев помолчал, глядя в окно, и после, скривив губы в линию печали, выдал:

– А ведь столько людей убивается пока хорошо мне и наоборот.

– Ужасно пагубное мышление.

– И именно оно спускает темноту.

– Только если им неправильно руководствоваться, и все же очень надеюсь, что своим вы умеете грамотно распоряжаться, а все оставшееся, высшее искусство и прочее, со временем придет, так что под корень рубите отчаяние.

Дягелев протянул руку и, прощаясь, заметил:

– И все же странная сегодня ночь, – тот в ответ только кивнул.

В час ночи на кухне, не в состоянии заснуть, он, глядя в окно, за которым разыгрался мелкий дождь, прилипающий лбом к стеклу Дягелев держал наполовину пустую чашку с водой. Опирался руками о подоконник и изредка медленно пил. Внимание привлек блеск за спиной, отразившийся в стекле. Не поворачивался, пытаясь разглядеть. Грудь застыла каменной глыбой: дыхание прекратилось. Со лба скатилась капля пота, оставляя след на носу.

Серебряное лезвие ножа, играясь лучами электрического света, блестело на кухонном столе, и Дягелев, зачарованный страхом, не мог двинуться с места. Сама кровь застыла в жилах, испуганно ожидая развязки.

3

– Скверно выглядишь.

– Только не надо врать, будто то стало единственной причиной нашей встречи.

– В барах уделяют больше внимания алкоголю, нежели окружающим, – говоривший в мгновение расправился с двойным ромом, зажмурил глаза и демонстративно выдохнул вниз. – По тебе соскучился, утешит?

– Один ты? Что здесь она здесь забыла? – Дягелев ткнул подбородком в сторону женщины, стоявшей к ним боком у барной стойки.

Ну уж нет, это чучело с любого ракурса узнаю, – думал тот.

Собутыльник неуклюже развернулся, кладя в рот лимонную дольку и задев локтем, покрытым темно-синим свитером, казавшимся местами черным от специально тусклого освещения, пустующую рюмку – незнакомка как бы невзначай повернула голову в их сторону и, заметив два пристальных взгляда, резко обратилась к скучающему напротив бармену.

– Без понятия, – уверял тот, – можем пригласить присоединиться. У нас-то вон сколько свободного места, – мгновенно затухший шлепок по сиденью дивана – демонстративное приглашение – затух среди общего гама, но самодовольная улыбка задержалась на лице. Дягелев упускал из виду выходки: одолевала апатия. А пил он машинально и бесцельно только оттого, что у него выспрашивали пожелания и затем ставили перед носом бокалы: ночная работа служителей бара.

– Обойдемся. Не может смириться и жить дальше…

А сам-то, – пронеслось в его голове, – почти что с катушек съехал. Еще чуть-чуть и намеренно ринусь в волчью яму.

– Всему виной люди, – доносились обрывки фраз до ушей Дягелева, – гадят и обижаются, а затем претензии строят. Вызубрили отрывки из конституции и тычут ею в лицо, не понимая написанного. – Тот говорил, сидя вполоборота, провожая глазами женщину, активно ищущую свободный столик, за которым можно было бы сесть лицом к двум мужчинам.

– Пустовато же у вас. Что-нибудь еще? – Вмешался официант.

– Повторите и мне и ему, – командовал товарищ Дягелева.

Тот кивнул и вскоре вернулся вновь с добавкой.

– Алкоголь не берет. Чего хмурый-то такой? Руку у подбородка так и держишь. Приклеил ее, что ли?

– Мало ли у кого что случилось, теперь каждого подряд расспрашивать, завидев понурое лицо? – Равнодушно отговаривался тот, безынтересность ко всему происходящему пожирала изнутри раскаленным докрасна металлом. Все уже когда-то сказанное неоднократно озвучивалось этому человеку поэмами из объяснений. Повторять из раза в раз одно и то же, что выскочит из дурной головы на следующее утро, – все равно что наступать на проклятые грабли снова и снова.

– Как никак, но ты мне не безразличен.

– Когда-нибудь думал о том, кто ты есть?

– Я человек, этого вполне достаточно.

– Задайся вопросом: кто я? И постарайся уловить эхо.

– Кто я? Кто я? – Напротив сидевший воспринимал щупальца мучения, тянущие к краху всех лет существования, товарища за тупой анекдот. – Никакой отдачи. Раскис ты, вот и роешься, забывая о прочем пространстве, в одном угле в поисках ответов, а ведь они… Черт возьми, они не то, чтобы снаружи, они… Они не существуют, если не верить. Я вот не верю и чувствую себя прекрасно, да из меня энергия будь здоров хлещет! Только посмотри. А ты что – уперся, как заплаканный из-за двойки школьник в дряхлый учебник, в какой-то вопрос и тратишься понапрасну.

– Здесь крайне шумно. Этот вопрос требует покой, Борис.

– Выпей еще. Чего-нибудь покрепче, – он подозвал официанта и, хлопнув ладонью, требовательно заказ. – И мне, и ему анисовой водки, – тот кивнул и стремительно ушел. – Оглянись вокруг, сколько людей. Да если я с каждым протрещу около часа, то ни от одного не услышу твоих бредней. Что это вообще за слова? Кто их вообще задает? – Возмущался Борис пока Дягелев смотрел на пустое дно рюмки в руках.

– Да знаешь, такое чертово чувство… – Он достал сигарету, покрутил в руках, вдруг резко вспомнил об антитабачном законе и только потому с жалостью убрал ее обратно в пачку. – Как будто острие ножа уже застыло на горле, а решиться не можешь: что-то тревожит… Когда накатывают все светлые воспоминания, когда тело сопротивляется командам мозга, когда неожиданно появляется лживая вера в дальнейшую жизнь, которая будто чудом изменится. Оттого и катятся из глаз слезы, а проклятый нож падает на пол.

– М-да уж, мрачнее не придумаешь. Тщательнее подбирай слова, так ведь и напугать можно.

– Кто же запрещает описывать чувства? – Возмутился Дягелев. – Я могу врать, чтобы требовать внимание, но тогда сам же повязну в своих суждениях. А, говоря истину, очищусь, может, даже почувствую краткое освобождение…

– Женщины обожают сказки на ночь. Найти бы тебе ту, что захочет выслушивать твои.

– У тебя на уме лишь одно.

– Самый верный способ. Оглянись еще раз. Давай. Смелее, – Дягелев нехотя поднял голову: множество различных пьяных лиц мелькало в округе, множество губ прикасалось к стеклу, чтобы вкусить алкоголь. – Как тебе вон та, слева? Как раз одна, а вдруг поджидает мужчина.

Указанная женщина часто заглядывала в телефон и по чуть-чуть глотала красное вино. Ее одежда изящность не отличалась: непримечательные джинсы и заправленная в них бордовая рубашка.

– Не люблю пьяных особ.

– Уж извини, ты сам не прозрачное стеклышко, – Борис покрутился несколько раз, надеясь увидеть кого-то еще.

И ему повезло: дверь отворилась и через порог переступила одинокая женщина в темно-синем плаще, с которого на пол стекала вода. Ее маленькие ручки напрягались изо всех сил: нервно пытались закрыть зонт. Ничего не выходила, нехитрый механизм не щелкал, и незнакомка, как будто ища поддержки, пробежалась глазами по залу. Не найдя поддержки, она попыталась вновь.