Потерявшийся во сне

Дягелев, замученный видениями, оторвался. Небрежно осмотрел нарушителя одиночества и только затем, когда автобус остановился в очередной раз, торопливо выскочил на улицу, задев плечом закрывающуюся дверь и почувствовав неприятно жгучую боль. Он проехал две лишних остановки, и теперь, в усталую ночь, измученному телу дом казался более далеким.

Плечо размял, но боль не отступала. Хотелось громко ругаться и размахивать руками – выплеснуть накопившийся гнев несправедливости. Свежий, прохладный ночной воздух, попадающий в ноздри и остужающий пыл, – единственное, что сохраняло в относительной стабильности отказывающий рассудок. Нездоровый сон, как долгодействиющий яд, сбивал с ног человека, не способного дать отпор завязанными руками. Иллюзии выскакивали из каждого закоулка, а мрачные мысли отчаянности, как грозовые тучи, сгущались, ломая волю и гася искры жизни.

Он мчался на тонких ногах, понурив голову. Никого не замечал, хоть улица и предстала пустыней. В голове ветер все еще раздувал темно-каштановые волосы и те пристально смотрящие глаза, что прожигали насквозь навязчивым изучением мужских черт лица.

От волнения и быстрой ходьбы его дыхание разносилось на несколько метров вперед. Шаг замедлил, чтобы перевести дух. Потянулся в карман за пачкой. Поднес зажигалку ко рту.

– Не угостите ли?

Дягелев очнулся. Сбоку от него ждал ответа ровесник. Таксист. Машина с приоткрытой дверью молчала за спиной незнакомца. Дягелев во второй раз полез в карман. Протянул сигарету и карманный источник огня.

– Благодарю.

– Странная сегодня ночь.

– Что?

– Ночь странная, говорю. А вы благородно выражаетесь.

– От привычки, – незнакомец вернул спички и стряхнул грязь с левого плеча. – А что с ночью? После каждого дня такую наблюдаю. Ничего необычного. Ночь как ночь. Темнота и минимум людей в округе. С мраком борются лишь спасительный отблеск лампочек.

– Разве каждую ночь чудятся одни и те же волосы?

– Когда влюблен, они не только ночью чудятся.

– А если человек их только во сне и видел?

Тот задумался. Выдохнул дым вниз, под ноги, и после продолжил:

– Два пути разгадки: либо мечтательная натура заскучала и требует романтики, либо страх заставляет видеть их, либо же влюбленность творит чудеса. Но раз уж последнее исключено… А кошмары снятся?

– Вместо них неудачи в жизни, что равносильно, кажется.

– Ерунда, – махнул рукой таксист, – запросто испаряются, стоит лишь постараться.

– Не скажи, когда острие ножа рвет до предела натянутую кожу, ситуация сама собой просто так не проходит, а эффектно выбираются из нее лишь в фильмах. Порой, даже когда сам и держишь тот самый нож, выбраться крайне трудно, но возможно: животный страх яро стережет уголек жизни.

– Не терплю метафоры, – Дягелев ухмыльнулся и оценил его отчего-то напуганными глазами. Напуганными лишь собственным воображением, которое, как назло, только что вырвалось на воздух. Тот – с полным отсутствием догадок – стоял, спрятав левую руку в карман, приковав внимание к пожелтевшей листве на земле. Посеребренная цепочка от крестика, выглядывая крохотным кусочком из-под свитера, блестела на шее. – Не воспринимаю загадки, хоть убей. А вот простодушие как раз по мне.

Дягелев взволнованно перебил:

– А бесцельность существования? Страдал ли им?

– Не вижу в нем значимости: меня все устраивает, – незнакомец кивнул назад. – Машина есть, кров, семья тоже, – как будто только сейчас на его указательном пальце из ниоткуда взялось обручальное кольцо. – Мелкие желания исполняются, крупные приходится ждать. Вот я, например, очень хотел прочитать одну книгу: бессонницей страдал пока не купил. Листал по несколько страниц на ночь, больше же тогда, когда ожидал клиентов за рулем. А потом, перевернув последнюю страницу, с облегчением выдохнул и поставил книгу на полку. Иногда, проходя мимо, открываю ее и перечитываю определенные кусочки, чтобы взбодрить сонное тело напечатанным. Не маленькое ли счастье, а?

– Художественная литература давно отброшена в сторону.

– Посоветовать что?

– Времени нет. Тороплю судебный процесс над самим собой же.

– М-да, – задумчиво подметил тот, – половина жизни за спиной… А ведь впереди, если небеса будут склонны, еще столько же. Достаточно, чтобы взяться за новое начало или закончить начатое.

– Половина жизни строго индивидуальна, как и конец, впрочем… – Кроме молчания губы собеседника ничего более не выпускали. – Иногда сердечные сокращения кажутся слишком неестественными. Громкими. Пугающими. Особенно в тишине, когда хочется лишь на время оглохнуть и укрыться под тенью собственных мыслей. А этот стук, как маятник, сбивает и до того израненную сосредоточенность. А пульсирующие вены провоцируют настолько сильно…

– Насколько?

– Настолько, что лучше бы их и не было.

– В медицине я, конечно же, слабоват, но ведь они все-таки наша составляющая, без них мы – холодные камни.

– Да что такое жизнь?

– Моменты… – Ярко вспыхнувшую мечтательность нечаянного собеседника ночи грубо перебили.

– Стремление продуцировать высшее искусство.

– Что?

– Высшее искусство – это пик человеческого творчества, которое может быть чем-угодно, но обязательно тем гейзером, что бьет изнутри. Это как раз то, ради чего должна в людском теле биться жизнь. Это вместе взятые грезы, сны и переживания, превращенные в реальность. Это смысл существования, ради которого и приходится просыпаться вновь, питаться, дышать и продлевать жизнь всевозможными методиками и отказами от вредоносного.

– То есть подобной целью обязан обладать каждый?

– Иначе жизнь – пустота.

Мужчина задумался – черные еловые иголки – брови – чуть сдвинулись вниз. Взгляд падал на Дягелева, нагнавшего тоску ничтожными доказательствами абсурдности жизни. Глаза Дягелева метались из стороны в сторону, словно искали источник спасения от панического страха. Источник, который соединен с плотью, однако разумом быть признанным отказывается, ведь сам страх затаился исключительно в тюрьме головы. Руки сжимались в кулак и разжимались, будто что-то заставляло нервничать: предвкушение то-ли физической боли, то-ли боязнь переломать косточки об лавину гнева. В действительности же виновником быстрых движений рук служил осенний холод, пробивающим гонящим зиму ветром поношенное пальто, у которого болтались пуговицы на растянутых нитках, готовых вот-вот разорваться, скинуть тяжесть и распахнуть настежь верхнюю одежду. За ухмылкой последовал добродушный голос.

– Так значит, все мы бесплодные сущности? Бог с ним, садись, подброшу до дома.

– Не стоит, мне всего-то остановки две пройти.

– В состоянии отчаяния губительно пускать людей на самотек.

– Вы ведь не в силах остаться присматривать за мной дальше, да и я цел, жив, здоров, чтобы за мной присматривать.

– До дома довезу в целости, этого уже не мало. Садись, – незнакомец, не дожидаясь решительно направился к машине и обернулся у самой двери.

– Брось. У меня и денег-то с собой нет, – продолжал отказываться Дягелев, хоть тело и дрожало от холода.

– Я их и не требую. Человечность не должна оплачиваться, и также не должны подниматься разговоры об ее плате.

Дягелев нерешительно приблизился к белой машине с рекламной наклейкой на всю длину дверей. Лечебная сила душевной болтовни с незнакомым опьяняла без токсинов, успокаивала, протягивала на раскрытых белых ладонях надежду. И сейчас он чувствовал, как этот плодородный эффект разливает по крови и, словно заботливая медсестра, снимает воспаление каждой клеточки организма волшебным касанием.

Всего лишь краткая передышка посреди ожесточенной битвы, туманящая и позволяющая остро ощутить разливающий во рту вкус жизни после того, как вскопанная снарядами земля казалась мягкой постелью. Не угрожающий последствиями обмен опытом, событиями, мировоззрением с незнакомцами – простота, да и только, что может быть проще разговора минут на десять между теми, кто хочет высказаться? Сложность кроется в непостоянстве собеседника: мало людей раскроет рот в темное время, когда, однако, чаще всего на ум и приходят более точные, красивые слова. Большинство, пренебрегая чувствами окружающих и спасая собственное время, как можно скорее отделывается от выкидывающего непонятные фразы прохожего.