Потерявшийся во сне

Дягелев не видел ее, в отличие от Бориса.

– Бог мой, какая женщина! Я лично брошусь в ад, если не узнаю ее имени, – он резко вскочил и поспешил к ней, неуклюже ступая по полу. Вставая, Борис случайно задел рукой коньячную рюмку, и та упала на боковую грань, покатилась к краю стола и непременно разбилась бы об пол, если бы Дягелев лениво не поставил бы ее на дно, все еще задаваясь единственным вопросом и задумчиво смотря в одну несуществующую, по сути, точку перед собой.

Он остался один, и никто к нему не подсаживался.

Женщина проворно уселась на кресло прямо перед ним. Молча. Уставилась выпученными глазами в это пасмурное лицо, но он не обращал внимания, словно никто и не сидел рядом. Она открывала рот и щелкала зубами, глотая воздух, не зная, с чего начать разговор. Если бы Дягелев умел бы заглядывать в сознание посторонних, то мысли бы сидящей напротив окончательно бы свели с ума, но он все также продолжал равнодушно просиживать за столиком, обхватив двумя руками рюмку, словно та согревала замерзшие ладони.

– Даже после нее так не упивался, как сейчас…

– Зачем ты пришла?

– Марк… – Замолчала. Ее прямые волосы как будто сами по себе шевелились. Не волосы, а змеи, язвительно решил Дягелев. – С какого черта ты вообще перебежал ей дорогу?

– Будущее не угадаешь. Десять лет назад я бы и не подумал бы о подобном исходе. А если бы какая-нибудь гадалка предсказала бы по линиям рук, то… Ненавижу примитивные догадки.

– У меня дикое желание треснуть тебя.

Она остервенело схватила проходящего мимо официанта за рукав. Мягкая ткань белой рубашки не подействовала успокаивающе на напряженную кожу. Тот вопросительно покосился на женщину – Дягелев выкрикнул как можно громче:

– Ей что-нибудь покрепче, пожалуйста, а мне двойной коньяк, – официант застыл, и тогда Дягелев обратился к женщине. – Дай человеку принести выпить.

Его изучала женщина лет сорока пяти. Лицо осунувшееся, красноту глаз прятал в затемнении тусклый свет. Незамужняя несчастная женщина, потерявшая любимую сестру и считающая Маркуса виновником всех бед. Что с нее взять, раскидывал мозгами тот, пусть лучше напьется и временно потеряется в расплывчатой действительности. Всяко лучше, чем захлебываться убивающими страданиями.

На стол, практически бросив перед гостьей, официант со сдерживаемой злобой грохнул рюмку, словно желая разбить ее и обвинить в том и без того взъерошенную женщину.

– Не подкупишь, не сплавишь, не выйдет, – она моментально проглотила налитое, не разбираясь в том, что подсунули, и сразу же потребовала добавку, надеясь на то, что официант не успел уйти. – Еще двойной.

Но никого рядом не было, и ее сипловатый голос без отклика пропал в шумном баре.

– И не собирался тебя подкупать. Подыщи свободный столик и перебирайся туда, раз свой уже упустила, а этот уже занят. Не найдешь здесь – перебирайся в другой бар.

– Марк, Софья… – Она часто сглатывала, и Дягелев даже в полутьме улавливал нервные движения мышц горла. Руки женщины тряслись, а укрытие, чтобы нервоз не наблюдали окружающие, никак не находилось. – Господи, ты же отнял у меня мою же сестру! Ты, именно ты, бесчувственный мужлан!

– Когда же наконец на тебя снизойдет осознание того, что я не держу ее в плену: вырвать из заключения твоего единственного друга не удастся?

Несмотря на холодность души и тела, слезы обожгли его глаза. Он почувствовал их бег по щекам, однако щеки его оставались сухими в отличие от сидящей напротив.

– Я от тебя не отстану, слышишь? Не отстану от тебя! Буду доставать, но не отлезу! Буду раздражать, пока ты не сорвешься и не вмажешь мне, чтобы затем… – Маркус не обращал внимания, откинулся на спинку стула, поднял голову кверху и закрыл глаза. Мысленно падал, куда – понятия не имел. И то не было важно, сам процесс завораживал, а не страшил. Заставлял выбрасывать в кровяное русло будоражащие плоть гормоны… – Чтобы призвать всю твою чудовищность и затем ткнуть ее в твое же лицо, чтобы клеймо на нем осталось, и чтобы всякий страшился и обходил тебя стороной!

– Рад, что моя чудовищность сама не вылезает наружу, что она где-то мирно сидит, не показывается и помалкивает.

Размахнулась, неловко бросила стакан, резкая боль пронзила плечо женщины. Рюмка врезалась в лоб Дягелева, разбилась, разорвала кожу, выпустив тонкие струйки крови на лицо. Осколки сквозь весь гам громом зазвенели о пол. Мужчина стиснул зубы, прижал ладонью открывшуюся рану, другой рукой слепо искал салфетки на столе. Сжимал глаза до боли, которая и без того разрывала голову на мелкие кусочки.

Осколки разлетелись по разным сторонам, врезаясь в мужские и женские брюки. Официант вместе с администратором, словно сорвавшись с цепи, сразу же ринулся к месту происшествия.

– Вы в порядке? – Обращался человек в деловом костюме к Маркусу. – Вызвать скорую?

– Пустяки, дайте ватку и притащите хлоргексидин.

– Слышал, – обращался администратор к работнику, – хлоргексидин и ватку из аптечки. И позови Эльмиру, чтобы убрала. Что-нибудь еще, – переключался к пострадавшему тот, – может, угостить вас чем-нибудь? Вы уж простите, нам очень жаль.

– Уберите эту дуру за счет заведения. Подальше и навсегда, пожалуйста, – огрызался Дягелев, закрывая лоб салфетками.

Охранник, словно мысленно получая приказы, расположился за спиной администратора, скрестив руки на груди. Мужчина в костюме обернулся к нему:

– Выпроводите эту особу, только без криков.

– Вы не имеете права! – Вскричала та.

– Вами уже нанесено увечье, хотите добавки? – Женщина отрицательно помотала головой. – Вы ведь знакомы? – Обратился тот к Дягелеву.

– Родственники, к несчастью, можно считать.

– Я и сама выйду, – гневно уверяла та, вырываясь из сильных рук. На стол мятая упала купюра. – Надеюсь, столько хватит.

Администратор жестом позвал официанта и, когда тот подбежал, распорядился:

– Принесите ей счет, впишите рюмку в сумму и больше ничего не предлагайте. Что ж, – возвращался к гостям мужчина в костюме, – очень надеюсь, что неприятности более не возникнут. Охранник доведет вас до выхода, а дальше вы уж как-нибудь сами. А вам приятного вечера. – Он аккуратно похлопал по плечу Дягелева, который прижимал наполнившуюся кровью салфетку ко лбу. Боль пронеслась разрезала молнией кожу от плеча до головы.

Официант, разрываясь между счетом и аптечкой, поставил хлоргексидин и упаковку бинтов на стол.

– Могу помочь?

– Тут уж ничем, – Дягелев поменял салфетку. – Шрам останется.

– Оставьте нас, – работник неодобрительно осмотрел худые, опущенные вдоль тела руки и виноватое лицо. – Оставьте, я скоро уйду. Мне надо извиниться, я все равно под наблюдением, а вы, грея уши, порождаете дискомфорт.

Тот удалился, забрав деньги.

– Можете отойти немного в сторону? – Обращалась она к охраннику. – Да вот так лучше.

– Действительно хотела извиниться?

– Она считала и называла тебя самым верным, а ты…

– А я ей ни разу не изменил.

Удивление проскочило мимо незамеченным. Тяжелые, неохотные слова против воли редко способны с легкостью слетать с языка, однако эту песню она слышала от него множество раз, и сейчас, придирчиво разглядывая мужчину, который, словно электризованное облако, зарядился нетерпением, озлобленностью, желанием заткнуть собственные уши и чужие рты, а причины на то были, и находя в нем одни лишь изъяны, она видела свозь заляпанными ненавистью стекла глаз, как бездушно выпустили губы ту многократно произносимую фразу. Перед ее женскими догадками теряли всякую силу даже самые убедительные доказательства. Впрочем, Дягелев и не собирался преображать окаменевшую сущность из-за прихотей, по сути, чужой дамочки, ослепленной местью. Он – не скульптор, да и скульптор бы тут не помог: характер в года Маркуса яростно противиться переменам.

– Хотя бы осознаешь, почему она убежала той ночью?

– Человек исчез – отпусти, смирись, прекрати гадания. Факт установлен, спорить далее – бестолковость. Больше всего мне сейчас хочется, чтобы ты обрела хотя бы пару капель трезвой логики разума.