Целующие солнце

-Я собираюсь улететь отсюда к солнцу, - сказала Валентина.

-Простите?

-На солнце хорошо. Там тепло и светло. Уютненько так. И нет теней. Там же везде свет, поэтому неоткуда взяться тени, понимаете? Можно будет устроить пикник на солнце. Купаться в горячих волнах света и загорать под прямыми солнечными лучами. Хорошая задумка, а?

-И как же вы собираетесь… улететь?

Валентина докурила и звонким щелчком вышвырнула сигарету за окно. Смахнула с лица пепельные локоны. Нашла меня блуждающим, почти не видящим взглядом. Как она видит меня? Дрожащей тенью? Размытым пятном? Или вообще не видит, а ориентируется на голос?

-Сначала я буду падать, - растягивая слова, будто жевательную резинку, произнесла Валентина, - потом оттолкнусь от земли и взлечу. Как на трамплине. Понимаете, нужен разгон.

(Один раз вскрыла вены в спальне, дурилка, но кровь свернулась, и все обошлось)

-Вы уверены?

-Абсолютно. Это не так сложно, как кажется. Люди боятся летать, потому что боятся упасть. Это подсознательно работает. Чистая психология.

 (Один раз выпила снотворного, но подоспела бабушка, вследствие чего промывание желудка и антидепрессанты три раза в день)

-А куда пошла бабушка? – я сделал пару шагов в сторону окна. Валентина, не видя меня или делая вид, что не видит, отвернулась лицом к улице. Сказала тихо:

-Ну, уже и о бабушке вспомнили. Я вам о прекрасном, а вы мне о бабушке. Знаете, каково это – жить все время в тени? Вокруг меня темнота и тени. Только при самом ярком свете я вдруг начинаю видеть. Вот так же четко, как, наверное, вы. А когда света недостаточно, мир издевается надо мной. Бог набрасывает черную вуаль, а люди превращаются в  размытые, скорченные тени. Одни голоса. Кругом одни голоса…

Я подошел еще ближе. Обогнул стол, встав около окна. Я мог взять Валентину за руку, которой она оперлась о подоконник. Мог дотронуться до ее ноги.

-Не надо ничего делать, - попросил я.

-Вот еще, - фыркнула она, - стану я вас слушать! Со своими чертиками в голове разберитесь, а потом советами раскидывайтесь. Вы не знаете, Фил, что такое не видеть света. А я всю жизнь верила, что увижу его. Один раз мне было так плохо, что я захотела умереть и вознестись на небеса, где меня бы принял в свои объятия Всевышний. Или Творец. Неважно. Кто-то же сидит там, на солнце. И я прыгнула с моста в реку. Мост был высокий, а река довольно мелкая. Я падала. А ветер кувыркал меня, рвал платье, и я думала о том, что Бог не возьмет меня, потому что я самоубийца. А потом я упала. И, знаете, я увидела свет. Света было так много, и я он был такой яркий, что я видела каждый предмет вокруг себя, каждую травинку, каждую песчинку. Вообще все. Это было как святое прозрение. Будто сам Иисус дотронулся до меня теплой человеческой ладонью и вернул мне зрение. А потом свет пропал. И снова вернулись тени. Эти дрожащие сгустки склонились надо мной, утешали меня, везли в больницу, вправляли мне кости на место и о чем-то бестолково, по-медицински, болтали. В тот момент я ненавидела их всех. Я ненавидела человечество. Я ненавидела Бога. Этот короткий момент прозрения зашвырнул мою душу в такие глубины депрессии, куда никогда и ни за что не долетит луч солнечного света. Я долго размышляла над произошедшим. Мне кажется, я была права. Нужно умереть, чтобы прозреть. После смерти я попаду на солнце, а там столько света, что я буду видеть абсолютно все. И устрою себе пикник, наблюдая за вами, за людишками, облаченными в тени здесь, на земле.

-Не надо, - сказал я.

-Ах, оставьте, - картинно взмахнула рукой она. - Я не ваша жена. Поищите ее в царстве мертвых!

И она, резво развернувшись, свесила обе ноги с подоконника и прыгнула.

Я рванулся следом, поскальзываясь на линолеуме и сбивая дыхание, в каком-то невероятном прыжке, схватил Валентину подмышки. Она была тяжелая. Неимоверно тяжелая. И сила притяжения, сила неминуемой смерти, пыталась забрать ее себе. Я почувствовал, как мои ноги, не находя опоры, скользят по полу. Меня перевешивало через подоконник, окунало в прохладный воздух, в уличные звуки и запахи, под моросящий мелкий дождик.

А Валентина пальцами перебирала мои волосы и звонко смеялась. От ее волос пахло шампунем. Я терял равновесие.

-Ну и дурачок же вы, – сквозь смех, крикнула она. - Ну и дурачок!

Я не мог ей ответить. Ребра трещали. Подоконник сдавил грудь. Перед глазами потемнело. Я сползал по подоконнику из окна, следом за Валентиной. Я не смог бы ей объяснить, что не могу и не хочу потерять в этой жизни еще одного человека. Не смог бы объяснить и то, что надежда не умирает никогда, и только ради надежды живет любой человек. У меня не хватило бы слов, чтобы рассказать ей о том, как сильно я любил Аленку, и уж тем более я бы не смог рассказать ей, что я испытал, узнав о потере.

Вместе с ребрами трещало и мое сознание. Мне вдруг показалось, что я в салоне горящего самолета. Свет мигает вокруг. Кто-то истошно кричит. Нос терзают запахи горелого, а в ушах пронзительный свист ветра. В этом нечеловеческом хаосе, когда мир, казалось, несется в самую черноту ада, я четко увидел справа от себя пустое кресло. Оно было пустое. Пустое!

Валентина ударила меня по голове ладонью. Засмеялась. Произнесла:

-Ну, падаем, уже или как? Навстречу солнцу…

И мы выпали из окна.

Пустое кресло рассыпалось, как кусочки мозаики. Меня закружило. Я захлебнулся воздухом. Я услышал пронзительный гул и рев моторов. Кто-то завопил истошно, будто в самое ухо.

Мы падали и падали и падали.

Я уже не видел Валентину. Только слышал эхо ее слов.

-Надо лететь к солнцу, - были ее слова. - С солнцем лучше всего…

А потом я открыл глаза и увидел вокруг темноту.

Ледяной воздух обжог кожу и заморозил легкие.