Страница 20 из 74
Она закашляла, с уголка губ потекла струйка крови, потом также хрипло, но с совершенно другой интонацией, попросила:
-Дайте закурить, а?
Тут подоспели еще двое спасателей с носилками. Люди превратились для меня в размытые рыжие пятна, потому что я, внезапно ощутивший невероятное облегчение, упал на спину и позволил бессознательному взять вверх над сознанием.
А затем я видел небо и потолки. Мир сузился до бесконечного неба и мелькающих ламп, до запахов лекарств и теней над головой. Был легкий укол в руку и путешествие в мир воспоминаний.
Аленка, моя Аленка. Год назад я сидел у твоей кровати и вспоминал все молитвы, которые мог вспомнить, проклинал всех, кого мог проклинать и надеялся на то, что еще оставались силы надеяться. Воспоминания зыбкие, но в то же время четкие, кажется, будто не воспоминания это, а я сам только что все выдумал, и создал в своей голове некий замкнутый мирок, куда убегаю в трудную минуту от реальности.
Мои движения вызвали скрип пружин старой металлической кровати, белая наволочка пахла стиральным порошком, яркий свет из окна слепил. Ноги упирались в прутья кровати, я чувствовал их холод.
В узком проходе между двумя кроватями молоденькая медсестра ловкими отработанными движениями заправляла одеяло в пододеяльник.
Это была обыкновенная больничная палата, каких по стране полвека назад возвели миллионами в тысячах типовых больниц: грубо оштукатурили стены, вкрутили одинокую лампу в центре потолка, в огромное окно с квадратной форточкой вставили решетку-«солнышко», постелили на пол холодный кафель, а на подоконник поставили горшочек с желтеющим цветком. В такие палаты заносили, как правило, четыре кровати и четыре тумбочки в проходах, иногда стелили у дверей коврики и ставили вешалки для халатов. В подобной палате я лежал с мамой, когда сломал руку в шесть лет; в такую же палату привозили меня после того, как купленные на рынке грибы оказались вовсе не шампиньонами и, съев их, я долго блевал в ванной; ничем не отличалась и палата одной московской больницы, где я валялся неделю на обследовании. Как правило, разница заключалась в цветке на подоконнике. А если бы случайный очнувшийся в такой палате человек, потерявший связь с прошлым, будущим и настоящим, решил бы выяснить, где он находится, то с удивлением бы обнаружил штампы на простынях: «ГОСТ № 235 Блок 11 СССР. 78», и листик с информацией на внутренней стороне тумбочки, где сообщалось, что тумбочка сделана на таком-то заводе в таком-то городе в 1986 году. Даже на дне горшка, в котором вытягивался в застывшем времени цветок, можно было бы разглядеть маркировку: «11.02.67» и запутаться окончательно, где же ты очнулся, в каком времени и в каком пространстве. Время давно остановилось в больничных палатах. Времени здесь не было места.
Заслышав скрип кровати, медсестра повернула ко мне покрытое густыми веснушками молоденькое лицо с очерченным острым подбородком, маленьким носиком-пуговкой и голубыми глазами, в которых читалось чрезвычайное любопытство. Медсестра тоже показалась мне типовой, клонированной много лет назад и тайно развезенной по всем больницам бывшего Союза.
-Не двигайтесь! – шепнула она. - А то больно будет. Вам пока нельзя шевелиться.
-Спасибо за предупреждение, - проскрипел я в унисон ржавым пружинам под матрасом. Во рту было кисло. - Какой сегодня день?
-Понедельник. Я сейчас позову врача, вы, главное, старайтесь не двигаться.
Медсестра заправила соседнюю койку и выскользнула в коридор. Две другие кровати, стоявшие ближе к двери, были не заправлены вовсе, на полосатых матрасах скукожились потрепанные подушки.
Тонкие стены наполнили воздух звуками. По коридору шаркали тапочки и цокали каблучки. За стенкой протекал равномерный диалог двух пожилых людей, обсуждающих нынешние цены на мясо и яйца. За окном шумели автомобили, по подоконнику ходил голубь. Чувствовалось равномерное течение жизни, из которого судьба вырвала меня на время, но сейчас вернула вновь. Пятки чувствовали холод металлических прутьев, хотя пальцы на ногах отказывались шевелиться. Руками двигал свободно, но медленно – видимо, лекарства вызывали скованность движений, мышцы были мягкими и расслабленными.
В этот момент распахнулась дверь, и в палату стремительным шагом вошел врач. Мне показалось, что я вновь увидел старика Игната в медицинском халате, зорко разглядывающего меня из-за овальных очков в прозрачной оправе. Затем видение улетучилось, я увидел, что вошедший абсолютно лыс, на квадратном подбородке топорщилась жиденькая рыжая бородка. Он был худой и бледный, с тонкими почти бесцветными губами и острым носом. Из-под белого халата виднелась белая же рубашка, застегнутая на все пуговицы.
-Так, здравствуйте, - сказал он, - ну-ка ручки из-под одеяла выньте. Так, хорошо. Поднимите правую вертикально. Дрожит ручка-то, дрожит. Пальчиками пошевелите. Так. Попробуйте сделать «ножницы» обеими руками. Быстрее. Не получается? Так, хорошо. Глазки закройте. Круги перед глазами видите? Может быть, звездочки или искры какие-нибудь? Так. Дотроньтесь указательным пальцем до кончика носа. Как себя чувствуете? Не тошнит? Как ощущения в груди? Нет ощущения, что легкие как будто сжимает кольцом? Так, хорошо…
Он говорил быстро, рывками, схематично, словно в тысячный раз читал надоевшую до смерти лекцию. Вместе с тем его тонкие пальцы ловко прощупали мою шею, веки, виски. Откинув одеяло, он пробежал пальцами по животу, постучал по ребрам. Затем стетоскопом прослушал сердце и легкие. При этом не забывал бесцветным голосом произносить: «Так, хорошо» и «Дайте-ка здесь прощупаю». Он остановился лишь один раз, внимательно оглядывая ожог на левом бедре. После этого провел пальцами по повязкам на пояснице и правой ноге, поднялся и сказал:
-Вы легко отделались. Через неделю будете как новенький.