Страница 19 из 74
Врачи стали перекладывать тела на носилки и увозить их в город. Брезентовый, не зная чем помочь, но чувствуя, что уходить сейчас рано и неверно, слонялся в общей суете и помогал чем мог. Кому-то подавал инструменты, перетаскивал вместе с другими тяжелый лист металла, оттаскивал упавший ствол дерева, передавал ведра с водой. Спустя час капитан из спасателей организовал группу поиска пострадавших по периметру леса. Брезентовый с готовностью вступил в группу, тем более что был одним из немногих, кто хорошо знал лес. Спасатели распределились кольцом вокруг озера, и пошли в лес, равномерно удаляясь от места аварии. Брезентовый прочесывал поляну за поляной, оглядывал овраги, разглядывал верхушки деревьев. Ему удалось обнаружить два кресла, кусок стекла, детскую куклу, зубную щетку, сгоревшую наполовину тысячную купюру, рваные подтяжки и кусок внутренней обшивки самолета почти пять метров в длину. В какой-то момент Брезентовый вдруг остановился, привлеченный непонятным шумом. Он огляделся и увидел неподалеку стайку воробьев, хаотично летающую по кругу. Воробьи были явно чем-то встревожены. Они то взлетали к небу, то исчезали где-то за деревьями, затем появлялись вновь, оглашая лес взволнованным чириканьем. Заинтересованный, он отправился туда и совершенно неожиданно наткнулся на спуск в овраг. Кусты были примяты, ветки кустарников и деревьев поломаны, словно кто-то невидимый проложил здесь себе удобную тропинку. Или попросту летел кубарем вниз. Брезентовый начал осторожно спускаться, и вскоре ему открылось дно оврага, усеянное камнями, моховыми кочками и изумрудной травой. С трех сторон овраг был окружен гигантскими валунами, покрытыми мхом. Деревья обступили овраг плотной стеной, заглушая любые звуки как изнутри, так и с внешнего мира. Лишь небольшой кусочек голубого неба прорывался сквозь листву, освещая небольшую поляну.
На поляне лежали я и Лена. Брезентовый сначала принял нас за призраков, потом протер глаза, и только потом окончательно уверовал в реальность происходящего. Не рискнув спускаться вниз по крутому склону, он криками обратил на себя наше внимание, пообещал прийти с подмогой и помчался к озеру за спасателями.
Спустя сорок минут самого долгого и самого утомительного ожидания в моей жизни, за нами пришли.
Глава девятая.
Мир лицом вверх – это мир бесконечного неба и потолков. Мельтешение многоцветия. Сначала это пропасть, заканчивающаяся пронзительно голубой бесконечностью, с дымкой ребристых облаков, в которую хочется провалиться, но невозможно попасть. Потом глубина обращается тесной замкнутостью черного потолка машины скорой помощи. Затем снова на мгновение кусочек неба – и потянулись потолки больницы. Потолки серые от штукатурки, расчерченные широкими мазками дешевых щеток безразличных ко всему работниц местного ЖКХ; потолки в мокрых пятнах и кружевах паутины; потолки низкие и высокие; потолки, пожелтевшие от старости и в пятнах застоявшейся плесени. Мелькают блеклые низко ваттные лампы, затем ослепляют лампы дневного цвета, затем другие лампы – круглые прожекторы заслоняют потолок операционной. Запахи леса, гари и сырости покидают меня, подавленные резкими запахами лекарств, что лезут в нос настырно, словно весенняя мошкара. В ореоле света я вижу черный овал чьего-то лица. Черные же руки тянутся к моему лицу, и я слышу женский голос, который говорит о переломе шейного позвонка. Холодные пальцы щупают мою кожу, оттягивают щеки, раздвигают губы и залезают в рот. Я бы хотел что-нибудь сказать, но еще там, в овраге, мне вкололи столько обезболивающего, что кажется, будто тело набили опилками. Мое сознание путается, я не могу сообразить, где нахожусь. Мне кажется, что я уснул возле кровати, где лежит Аленка, и теперь кто-то сует мне под нос нашатырный спирт и хлопает ладонью по щекам, приводя в сознание. Аленка лежит где-то здесь! Еще живая душой, но уже мертвая телом. В беспокойстве я пытаюсь вскочить. Мне нужно успеть увидеть ее последний вдох! Но сильные руки прижимают меня к койке. Я чувствую холод иглы в вене. И вспоминаю, где нахожусь.
Я не успел к Аленке. Она давно умерла.
Глава десятая.
Deja vu, стоит открыть глаза.
Год – это немного. Воспоминания не успевают стереться из памяти, они просто покрываются серостью. Должно пройти намного больше времени, прежде чем подует ветер и унесет серыми хлопьями все ненужное на равнину беспамятства.
Кажется, будто совсем недавно меня окружали белые стены больничной палаты, липкий от запахов лекарств воздух проникал в ноздри, а тени также бесновались в диких танцах по стенам, встревоженные случайными посетителями.
Аленка. Прекрасная моя девушка с пепельными волосами.
Воспоминания цеплялись одно за другое, словно где-то там, в глубинах памяти, старая карга-вязальщица усердно вдевала петлю в петлю.
За несколько минут до того, как в овраг спустились спасатели, Лена снова начала бредить. Она кричала про диких кошек, которые царапают ей ноги, про горбуна, которого нельзя бить, а надо жалеть, про никотин, что терзает ее легкие, когда она курит. Вопли разносились по оврагу, заставляя воробьев с новой силой кружиться в небе, а спасателей торопиться, потому что в маленьком северном городке им еще не приходилось слышать подобных звуков, наполненных острой болью и давящим отчаянием. Лена лежала на спине, сложив руки по швам и вытянув ноги, словно умирающий офицер какой-нибудь армии, собирающийся достойно принять смерть. Она вдруг снова перестала видеть, темнота приняла ее в свои крепкие объятья, глухая к воплям и мольбам. Правда, когда первый спасатель дотронулся рукой в кожаной перчатке до ее обнаженного плеча, крики внезапно оборвались.
-Никогда не чувствовал своего уродства так, как теперь, - сказала она неожиданным сухим и тихим голосом, словно странник, выбравшийся из пустыни и не чувствовавший вкуса воды много дней. - Когда я сравниваю себя с вами, мне так жаль себя, несчастного урода. Я кажусь вам зверем, скажите? А вы, вы – солнечный луч, вы – капля росы, вы песня птички. Я же – нечто ужасное…