Силой и властью

— А у нас есть выбор? — Гайяри улыбнулся. Беззаботные улыбки ему всегда удавались, вышло и сейчас. — И, знаешь, мне даже нравится: когда нет выбора — можно просто жить, как придется. Творящие сами разберутся.

— Ты такой молодец, брат... Всегда знаешь, как ободрить. — Она отняла руки от лица и посмотрела уже не затравленно, а решительно и властно, — Возьми меня с собой! Возьми, все равно сбегу. Увидишь.

Ничего глупее она, конечно, и придумать не могла, но он знал этот тон, этот взгляд и эту гордую позу. Сбежит — можно даже не сомневаться. Придется взять с собой по-хорошему. Или убедить остаться.

— Так и быть...

Из двух своих клинков Гайяри выбрал тот, что подлиннее, и протянул сестре. Сам взял короткий с причудливой шипастой гардой в левую руку, а правую убрал за спину.

— Устоишь против меня две минуты — возьму.

Как он и ждал, она ударила сразу, едва сомкнула пальцы. И тут же длинный клинок попал в капкан витой гарды короткого собрата. Мгновенное поражение. Но Салема уперлась, не желая сдаваться.

— Уступи, Сали, не хочу портить свой меч.

Девушка нехотя отшагнула назад и опустила оружие.

— Так нечестно...

Честность — на войне? Нет, он точно ее не возьмет.

— Хорошо, еще раз. Твой клинок длиннее, пользуйся этим — отойди дальше и не подпускай меня. Давай!

Теперь Салема не нападала — только старалась удержать дистанцию. Отражала удары она небезнадежно, но прозевала коновязь. В десяток шагов Гайяри загнал сестру между перекладиной и яслями, в которые она и свалилась.

— Убита, — он со смехом подал руку, — вставай, покойница. Хочешь еще раз?

Теперь она отбежала на середину двора и решила все же не только обороняться, но и нападать. Он разыграл отступление, а когда она поверила — кувыркнулся ей в ноги, и в следующий миг уже сидел верхом на распластанной в траве жертве.

— Опять убита.

Салема понимала, что иначе и быть не могло — она почти ничего не умела, только несколько ученических приемов, не то, что брат. Но чувствовать себя полупридавленной мышью перед сытым котом было обидно. Тем более обидно, что с собой он теперь точно не возьмет.

— Ты дерешься подло! — заявила она, поднявшись, — так благородные бойцы не дерутся.

— Подло? Ничего подобного. Подло — это...

Он вдруг схватил ее за запястье и больно заломил руку, заставляя бросить меч и, с криком согнувшись, уткнуться носом в его колени.

— ...вот так. Да, Салема, я дерусь подло, даже не представляешь, как подло. Поэтому я возвращаюсь, а ты — остаешься. — Потом отпустил и закончил: — Ты не боец. На войне ты — обуза.

От неожиданности Салема заплакала: брат никогда еще не был с ней так груб.

5

Конец лета года 613 от потрясения тверди, юг Орбинской республики.

Война шла своим чередом, пока однажды Творящие не услышали проклятия Нарайна.

Цвингар со своей сотней головорезов коротал передышку в Бризелене, маленьком, но удивительно чистом и богатом городке в предгорьях Поднебесья. Большая часть его людей опустошала погреба местных кабаков, а Нарайн просто бродил по улицам между домами, увитыми плющом и виноградом, вокруг фонтанов или под отяжелевшими от плодов вишнями и сливами, вспоминая, каким счастливым и беззаботным было его детство. Увлекшись раздумьями, он сам не заметил, как оказался на базарной площади, а потом у прилавка молочника вдруг услышал знакомый голос:

— Двенадцать пайров, подумать только!.. ну и что, почтеннейший, что война? Война — для всех равна, а драть со своих втридорога...

Нарайн оглянулся. Смуглая полноватая женщина, одетая в шафранно-желтое сари с длинной золотой сережкой в правой ноздре и многочисленными серебряными браслетами на босых ногах торговалась за кринку сметаны так, словно каждый лишний медяк отрывала от сердца.

Рахмини, рабыню-шиварийку, личную прислужницу Бьенны Вейз он узнал сразу, хотя и видел всего пару раз мельком. Рядом с ней отирался парень лет двадцати пяти, простоватый и улыбчивый, по виду — наивный деревенщина. Но Нарайн в такую простоту не поверил: голенище стоптанного сапога как-то слишком жестко оттопыривалось, не иначе скрывало кинжал, а то и несколько метательных ножей, которыми так искусно владели горцы Поднебесья. То, что в пробитой ноздре парня уже не было рабской серьги, тоже ничего хорошего не сулило: невольника можно купить свободой, вольноотпущеннику надо платить. А если платить нечем... Правая рука сама легла на рукоять.

Между тем бойкая шиварийка попросила еще круг сыра, а сверх того выторговала горшочек топленого масла и направилась в сторону мясных рядов. Стараясь не приближаться и не попадаться на глаза, Нарайн пошел следом. После мясника был зеленщик, потом пекарь и торговец сластями. Когда корзина наполнилась так, что бедняжка едва не валилась под ее тяжестью, Рахмини припрятала отощавший кошелек в складки сари на груди и, неуклюже переваливаясь, побрела в сторону восточных ворот. Парень не отставал, Нарайн — тоже.

Почти у самых ворот невольница со своим провожатым свернули в узкий безлюдный переулок между глухими стенами.

— Тетка Рахи, неловко тебе, поди? Дай, понесу, — парень легко подхватил плетеные ручки, — а то, как повалишься, ноги переломаешь, придется мне еще и тебя на корзину сажать.

Если у Геленна Вейза в телохранителях теперь такие олухи, значит, дела совсем плохи. Нарайн криво усмехнулся и в несколько шагов догнал ничего не подозревающую пару.

— А меня ты не вспомнишь, тетка Рахи? — окликнул он.