Страница 11 из 26
Лес. Кругом лес, совсем не такой я привык видеть, когда выезжал охотиться. Этот лес нездешний, дивный, колдовской. Живой. Острый серп луны на ущербе словно режет ночь пополам, и одна половина — моя, а другая пугает и манит. Деревья шепчутся с травами, цветы кивают, словно знают тайну, а ветер зовет переступить границу. Я не понимаю их, но чувствую — это обо мне они шепчутся, меня призывают. Тут повсюду — чары, заклятия, волшебство. И все это — для меня. Я иду, не раздумывая, на зов, по угаданной тропе, выше, в дикие холмы Синедола. В глубине живота трепещет предвкушение, а по спине текут ручейки холодного страха.
«К тебе…»
Это ветер запутался в тонких ветках или стонет вдали деревянная дудка?
«К тебе…»
Это звон тишины, когда ветер стихает, или голос той, другой, мне неведомой жизни?
На вершине холма лес редеет, меж стволов льются струи лунного света, среди них — силуэт. Он размыт, нечеток, трепещет и пляшет, зовет за собой. И я подчиняюсь.
Это женщина. Нет, девочка, совсем дитя! Богиня… ситка — заостренные уши и глаза, как у кошки. Она кружится в танце, отбивая ритм ударами в бубен. Бедра чуть прикрывает искристая кисея, а поверх юных грудей только костяные ожерелья. Черными змеями — пряди волос, лунным сиянием — кожа, смех тревожит, а взгляд подчиняет. Любопытство и страх уступают желанию. Я хочу ее, хочу… Желаю, требую!
— С тобой?
Вопрос? Предложение? Она улыбается, и клыки поблескивают между губ. Эта улыбка, и в ней — весна! Как же я люблю ее.
— С тобо-о-ой! — серебристый лукавый смех.
Повтори еще раз! Повтори — и я сделаю все для тебя…
— С тобой!
Прикажи — и упаду тебе в ноги! Прикажи — и я за тебя умру!..
А она со смехом убегает, легкая, верткая — ожерелья мелодично перестукиваются на груди, разлетаются прозрачные юбки. И песня:
— В тебе! — радостью, счастьем весенней улыбкой! — В тебе, навсегда!
Вдруг я чую опасность. Впереди — беда!
Сердце замирает, стынет под ребрами, шевелятся от страха волосы. Я каменею — а она кружится, смеется и бежит дальше. Стой, глупая, остановись! Не ходи туда, не ходи!..
Но она все смеется, смеется, скрываясь за деревьями и в руках ее уже не бубен — младенец.
Я догоняю и… валюсь перед ней на колени. Моя красавица-ситка, в страхе и бессилии припавшая к могучему дубу: белооперенная синедольская стрела прибила к стволу и ее саму, и ее дитя.
«Навсегда!»
Темная кровь течет по свисшей детской ручонке, по белому, как сахар, бедру женщины…
«Навсегда!»
Лес горит, воет пламя, трещат, падая, ветки, дым съедает глаза, разрывает грудь. А стрела никак не дается.
«Навсегда.»
Только не умирай, я тут, я уже тут! Только не…
«В тебе и во мне, навсегда…»
Я вскочил, задыхаясь. Лес? Огонь?! Нет, моя спальня. Это сон, всего лишь дурной, страшный сон, а огонь — только пламя очага, кроткое, домашнее, совсем не опасное. И оно почти потухло. Я понял, что опять уснул на шкуре у камина, и в который раз вспомнил все, что было прошлой ночью. Поискал рукой Айлора, но его не было — только одеяло еще хранило живое тепло, да тонкий запах цветов и можжевельника.