Страница 7 из 177
Машинально кивнула в ответ и, поднявшись, пошла к увитой плющом часовне.
Прозрачный саван не скрывал черт умершей, они были такими же, что и при жизни. Казалось, мама лишь уснула на время и скоро в доме снова зазвучит ее голос. Веселый, жизнерадостный смех.
Опустившись на колени, коснулась легкой ткани. Слезы текли по лицу. Мне было невыносимо тяжело от безвременной потери, от недосказанности слов.
— Почему мы так редко говорим близким людям, как мы их любим? — мысленно, а может, вслух спрашивала саму себя. Мне хотелось просить прощение за все мелкие шалости и невольные обиды, что порой ей причиняла. Как же хотелось повернуть время вспять!
— К чему слова? — прервал мои размышления Эмин. — Она все равно тебя не слышит.
Поднявшись с колен, обернулась к брату. Я не слышала, как он вошел, и не могла точно сказать, как долго за мной наблюдал.
Эмин стоял, прислонившись к стене, и с ухмылкой смотрел на меня. Нет, должно быть, показалось. Это не ухмылка, которую я так часто видела на его холеном лице, а гримаса боли. Эмин тоже тоскует по маме. Просто не может выразить своих чувств.
Одетый по последней лайлинской моде: кюлоты, шелковые чулки и в тон им сорочку из батиста, контрастировавшую с ярким жилетом и аби из темного сукна, брат, как всегда, выглядел идеально. Высокий, с тонкими аристократическими чертами лица и голубыми глазами. Глаза — это было единственное, в чем обнаруживалось наше родство. Вот только его взгляд обычно выражал холод и отчуждение, мой же — радушие и теплоту. До сегодняшнего дня.
В остальном Эмин походил на отца. Те же светлые волосы, та же горделивая осанка. Я же, как говорила Квенна, являлась полной копией бабушки. Хотя это утверждение было спорным. Маркиза лей Сар была кареглазой блондинкой, миниатюрной и бойкой. А вот я характером пошла в мать: спокойная, временами даже апатичная. Высокая, выше всех своих сокурсниц, с темно-русыми волосами, которые обычно носила заплетенными в косу, уложенную на голове наподобие венка. Миловидная, но больно тощая, с выпирающими ключицами и слишком тонкими кистями. По крайней мере, так любила повторять бабушка, а няня ей поддакивала, когда не удавалось запихнуть в меня дополнительную порцию жаркого или лишний кусок пирога.
Увы, особым аппетитом я не отличалась, потому и выросла тростиночкой. Это нежное сравнение обычно можно было услышать из уст мамы.
Зажмурилась, почувствовав, как сердце снова сжалось от боли.
— Я послал за тобой после полудня. Хотел дать тебе время повеселиться.
— Мама умерла…
— Этой ночью. — Эмин отвернулся от меня и вперился взглядом в старинный гобелен, покрывавший стену из серого камня.
Повинуясь мимолетному порыву, приблизилась к брату, положила руку ему на плечо. Эмин вздрогнул и отстранился.
— Она не должна была умереть, — глухо произнес он. — Не сейчас…
Я не стала спрашивать, что брат имел в виду под этим «не сейчас», прекрасно понимая, что все равно не ответит.
— Ноэ, позаботься о гостях этим вечером, — после затянувшейся паузы сказал он. — Теперь ты хозяйка дома и на тебе лежит ответственность за настроение наших друзей. Проследи, чтобы вина и еды было достаточно. Не дай Всевышний, еще подумают, что мы нищие и не можем позволить себе достойно проститься с матерью.
Я не нашлась, что ответить. Кивнула и проводила брата недоуменным взглядом. Кажется, для Эмина смерть мамы была лишь досадным недоразумением, все хлопоты за которое он решил взвалить на меня.
Так и не сумев объяснить себе поведение брата, еще какое-то время побыла с мамой, а потом отправилась выполнять возложенную на меня роль. Впереди нас ожидали тяжелые часы прощания.
Кладбище, где находился родовой склеп лей Саров, кричало о тоске и боли, которую люди, прощаясь со своими родными, забирали с собой. Я смутно помнила саму церемонию прощания, как будто меня там не было. Словно в забытье спустилась в подземелье, где отовсюду веяло сыростью, пронизывающим холодом.
Я задыхалась, корсет безжалостно сдавливал грудь. Еще немного, и, наверное, рухнула бы на каменные плиты. Только оказавшись наверху, почувствовала, как во мне начинает слабо тлеть искра жизни. Солнце больше не раздражало, заходящие лучи не вызывали ненависти, а свежий ветер угасающего дня нежно касался кожи.