Страница 17 из 42
Добравшись наконец до Москвы, первым делом отправились на Варшавское шоссе, к тётке. Александра вышла на звонок и столбом застыла в двери. Полина молча повисла у тётки на шее, судорожно всхлипывая и повторяя: «Тётя-Сашенька, тётя-Сашенька моя! Родная моя! Никого у меня нет, ни отца, ни сестёр, только ты одна. Я ж думала, не увижу больше…». Лидочка дёрнула мать за подол: «Мам, не на-аадо… Мам, я же тоже у тебя есть, и папа есть». Александра плакала от радости, без конца принималась целовать Лиду и обнимать Полину…
Жили первое время у Александры. Война кончилась. Отпраздновали Победу. От Степана по-прежнему не было писем, но Полина знала, что он живой. Знала – и всё!
Вернулись домой тётки-Сашины сыновья. В комнатке стало тесно, сыновья при Полине молчали, но смотрели неприязненно – четыре года в окопах о доме мечтали, а домой приехали, так и жить негде! Надо уходить – поняла Полина. Но – куда? В райисполкоме, где ещё до войны они со Степаном стояли на очереди на жильё, с ней даже разговаривать не стали (а она-то приготовилась рассказывать…)
- Жилья нет. Ждите, - сказали Полине.
- Сколько же ждать? Заявление-то до войны подавали! – возмутилась Полина. Стали искать её заявление – и не нашли.
- Нету заявления вашего.
- Как так – нету? А куда ж оно девалось?
- Потерялось. Война, что же вы хотите… Пишите новое, - предложили Полине. Домой она пришла в слезах.
- А заявление-то что ж не написала, надо было написать! – корила её тётка. – Жить-то где будешь? У меня негде, сама видишь. Зря ты оттуда ушла, слезами горю не поможешь. Ты вот что, девка… Садись и пиши новое заявление. Завтра с утра и отнесёшь! – велела племяннице Александра.
На следующее утро Полина отдала тётке запечатанный конверт: «На вот… В ящик почтовый бросишь…» Тётка взглянула на адрес и ахнула. Чётким Лидочкиным почерком на конверте аккуратно было выведено: «Москва. Кремль. Товарищу Сталину» Обратный адрес был указан – Александры. – «Ох, девка…» - только и сказала тётка. Полина забрала у неё конверт: « Лучше я сама отнесу. На почту. Так оно вернее дойдёт».
Жильё Полина нашла в соседнем доме, порасспросив соседей. Хозяин – Матвей Спиридонович – имел всего одну комнату, её и сдавал. Работал Матвей Спиридонович ночным сторожем, после ужина «отбывал на службу», и Полина с Лидой оставались одни – ночевать. Утром дед приходил и укладывался на топчан – спать. Лидочка отправлялась в школу, а Полина на работу.
Она устроилась на кондитерскую фабрику укладчицей. Платили на фабрике мало, зато Полина была сыта: на фабрике чего только не было – патока, орехи, какао, повидло, сахар и сливочное масло (из всего этого в начиночном цехе варили начинки для конфет) хлеб, который использовался в приготовлении пряничного теста, цукаты для украшения тортов – всё это можно было есть, сколько хочешь. И Полина, сноровисто укладывая в коробки печенье, зефир и конфеты, жевала весь день, так что к вечеру челюсти ныли и просили пощады.
Вот только Лидочке принести ничего не удавалось: на проходной работниц проверяли, выносить продукты строго запрещалось. А купить – было нельзя! И тогда Полина придумала прятать зефир… в тапочках! С замершим сердцем шла через проходную, шаркая разношенными тапками и стараясь идти на мысочках, потому что под каждой пяткой лежало по зефирине. Несмотря на все её старания, зефир в тапочках превращался в сплюснутые тонкие лепешки и намертво прилипал к бумаге, в которую был завёрнут. Получив «гостинец», Лидочка зубами снимала зефирную массу и облизывала бумагу до тех пор, пока она не превращалась в сладкую бумажно-зефирную массу, которую она долго жевала и с сожалением выплёвывала в подставленную материну ладонь (глотать «угощение» Полина ей строго запрещала, угрожая наказанием. Лидочка не понимала, за что, но каждый раз покорно выплёвывала).