Страница 16 из 107
Он поставил ведро на край колодца и чуть склонил голову.
– Вода на кухне.
– Я слышала. Но этого мало. Нужен душ или ванная, или баня. Как можно быть чистой, умываясь водой из рукомойника?
Похититель молчал. Его глаза улыбались. Словно он был иностранцем, а я не могла донести до него своего пожелания.
– Вы же как-то моетесь, здесь, в деревне, – четко артикулируя, настаивала я. – Не одной же водой из рукомойника, верно? Я тоже так хочу.
– Хочешь помыться, как местные жители?
– Да! – обрадовалась я.
И в следующую секунду меня окатила ледяная лавина: «сосед» просто вывернул ведро мне на голову. Несколько секунд я не могла не то, что говорить, – дышать. Словно одновременно ослепла и оглохла. Но постепенно ощущения стали возвращаться. Я почувствовала себя очень мокрой, очень замерзшей – и невообразимо злой.
– Как раз, что надо, – сквозь зубы, но не теряя достоинства, произнесла я, развернулась и, оставляя за собой лужицы, вернулась в дом.
– А мыло тебе не нужно? – донеслось вслед.
Я разделась донага, развесила одежду на поручнях кровати и, как в кокон, завернулась в теплое лоскутное одеяло. Постепенно зубы перестали выбивать дробь, по телу расползлось приятное тепло, и я уснула.
Алекс
Утро. Это именно то, из-за чего я редко позволяю себе напиваться. И дело не только в похмелье. Я все помню. Каждое слово, сказанное накануне, каждое действие. Вот и сейчас, придя в себя после глухого забытья, которое язык не повернется назвать сном, все еще не открывая глаза, я словно со стороны вижу, как сжимал челюсть моей попутчицы, пытаясь влить сквозь сжатые губы самогон. Как звенели упавшие со стола тарелки. Помню жесткую ткань ее сорочки, которую я суетливо задирал. Резкий запах лавандового мыла, исходящий от ее тела. Помню ярость, с которой она сопротивлялась. Мычание, похожее на крик. И ненависть в глазах, такую жгучая, что, казалось, набросок мог воспламениться только от этого.
Набросок. Потерять такую важную улику из-за отсутствия самоконтроля. Вот почему отец Веры всегда будет лучше меня – у него холодные и сердце, и голова.
Нервно тикают ходики. Пахнет сосной и грязным постельным бельем. Где-то надо мной пронзительно жужжит муха.
Все еще лежу с закрытыми глазами, мечтая, чтобы девица сбежала. Я же вел себя, как псих, как маньяк. Любая бы на ее месте сделала ноги. Здесь же не ночная безлюдная трасса, вполне жилая деревушка, есть к кому обратиться. Так что… пусть она просто исчезнет. Я открываю глаза – и тот час же улавливаю ее боковым зрением. Ну и дура.
Она сидит на лавке, ковыряя деревяшку стола острием кухонного ножа. Вместо сорочки на ней – белая мужская майка-алкоголичка и джинсовые шорты. На полу лежат куски ткани, которые остались после укорочения джинсов. Моих джинсов! Твою ж!.. Взять бы и высечь ее моим армейским ремнем. Так она им свои новые шорты затянула! Я сжимаю кулаки, потом выдыхаю – и медленно их разжимаю. Будем считать это платой за мое поведение. Лучше напялить дедулины штаны, чем разбираться с ментами.
Приподнимаюсь на локтях. Деваха нацеливает на меня тяжелый, спокойный взгляд. Отстраненный – словно направленный сквозь меня, и в то же время – пробирающий до нутра. Где-то я уже видел такое…
Девица отворачивается, снова занимается своим ножом – выцеживает из дерева тоненькую стружку, а я все перебираю лица, но ни к одному из них тот взгляд не липнет.
– Собирайся, – глухо произношу я, злясь на самого себя.
В ответ моя невинная жертва выставляет вперед ногу, обмотанную выше щиколотки куском ткани, и засовывает нож за перевязь. Отлично. Рядом с ней я перестаю чувствовать себя психом.
Льняные штаны худощавого дедули сидят на мне, как на стриптизере. Думаю, от девицы не ускользнуло, как осторожно я садился на водительское сидение. И как медленно с него вставал, когда пришло время пообщаться с хозяевами.
Я поблагодарил старика со старухой за оказанное гостеприимство (опустив подробности вроде обгоревшего стола и разбитой посуды) и сунул им поочередно под нос свой смартфон с фотографией пепелища. Кто жил, как выглядела хозяйка, что случилось с домом. Затем фото наброска. Видали этого парня?
Из их убогого рассказа следовало, что дом принадлежал Валентине Степановой. Несколько лет назад она уехала, куда – черт его знает. А дом сгорел на прошлой неделе. Гроза была, возможно, попала молния. Парня с наброска видели, приезжал бывало, ночевал у Степановой. На глаза особо не показывался.
– Она? – показываю на мобильном фото с водительского удостоверения.
И тут меня ждет сюрприз! Нет, не она. По описанию, в сгоревшем доме жила молодая милая, но не больно общительная женщина. Невысокого роста, худощавая, с толстой черной косой до лопаток. Фото Степановой отличалось от ее словесного портрета, как позитив и негатив.
А зубки, спрашиваю, какие у нее были? «Белые-пребелые, аки жемчужинки», – получаю ответ. На это я мог бы ответить старикам только одно: смерть часто приходит в красивом обличии. И если б они знали, какой избежали участи, молились бы усерднее.
Между делом выясняю, что Степанова-2 работала в кафе «Заяц и гончие». Так что теперь я направляюсь туда. Остается лишь избавиться от балласта.
– Итак, красавица, – обращаюсь я к своей спутнице с водительского сидения. – Готов доставить вас, куда пожелаете. Так что – желайте.