Страница 38 из 50
– То есть, ты не находишь в этом ничего серьезного?
– Знаешь, почему я засмеялся? – Джеймс поднялся со стула, подошел к окну и, глядя на улицу с высоты семнадцатого этажа, ответил сам. – Просто я подумал, что наш Рик, в прошлом знаменитый обольститель женских сердец, устраивавший в свое время оргии с проститутками, спустя годы обнаружил у своего сына порнографию.
– Какая ирония…, – прокомментировал Рик, вспомнив при этом некоторые подробности своей половой жизни в молодости, те, которые яснее всего остались в памяти. – Джеймс, ему же всего тринадцать лет. Тринадцать!
– Поверь мне, в этом нет ничего удивительного, что Брэд в свои тринадцать смотрит порнографию. Ты вспомни себя в этом возрасте, – Джеймс продолжал смотреть в окно. Он разглядывал прохожих, столпившихся у дороги с обеих сторон, которые устремятся навстречу друг другу, когда светофор даст им добро.
– В то время с такими делами было куда сложнее. Я имею в виду – с порнографией.
– А журналы? – Джеймс смотрел на ту точку, где два пешехода с обеих сторон, шедшие быстрее всех, должны были пересечься.
– Да, – Рик закивал головой, – журналы были и в моем детстве.
– Знаешь, раз уж на то пошло, я расскажу тебе одну историю, свидетелем которой я стал когда-то.
***
Бобби Хейга знавали во всей округе, как сынка пьяницы, мистера Артура Хейга, участника вьетнамской войны, который столкнулся с проблемой социальной адаптации, после того, как он и тысячи других американцев вернулись на родину, покинув полуостров Индокитай. В свои неполные одиннадцать лет он узнал, какие страшные картинки, словно безжалостно крутящаяся пленка, кадр за кадром, всплывали в памяти его папаши. Он сам о них рассказывал, вернее, не рассказывал, а вспоминал вслух, не осознавая, что где-то поблизости в этот момент мог находиться Бобби. В такие минуты, когда на него находили желания исповедаться за совершенные грехи во Вьетнаме, он был чертовски пьян. Из подобных исповедей Бобби узнал, что люди, например, где-нибудь в деревушке, могут избить калеку с одной ногой до полусмерти, бросить его, полуживого, в его же доме и поджечь соломенную крышу. Пока тот сгорал заживо, в кустах неподалеку сослуживцы насиловали двух лежащих рядом женщин.
– Это были мать с дочерью! – рассказывал Артур стене в гостиной своего полупустого дома. Весь покрытый потом, с взъерошенными волосами, в грязной одежде, среди пустых бутылок, он обращался то к одной, то к другой стене, забившись в угол комнаты. Вопив, он прикасался к этим стенам, гладил их и, даже, целовал, словно он думал, что только они и смогут простить его за то, что он видел во Вьетнаме, пусть даже он и не принимал в этом участия. – Я не остановил их! Не остановил! Они делали, что хотели!
***
Джеймс увидел, что на лице Рика отражалось лишь только отвращение от услышанного, а его рту так и не терпелось произнести: «Для чего ты мне все это рассказываешь?»
– Рик, если тебе неприятно слушать это, я не буду продолжать свой рассказ так издалека. Расскажу только, в чем суть.
– Все в порядке, – Рик сглотнул набравшийся комок слюны с такой мимикой, будто его заставили съесть насекомое, сохраняя, при этом, каменное выражение лица. – Я, в принципе, понимаю, к чему ты ведешь.
– Да. Я веду к одной из самых больших проблем, с которыми могут столкнуться родители – как защитить детей от насилия и от подобного, – Джеймс указал пальцем на телефон Брэда. – С детьми мне тоже приходилось работать, кстати, и сейчас, если ко мне на прием хотят привести ребенка, я категорически отказываюсь.
– Почему? – удивленно спросил Рик. – Ведь дети как никто из других, нуждаются в помощи?
– Ты думаешь о том, чтобы привести Брэда ко мне?
– Да.
– Нет. Так мы можем только ему навредить.
– Поясни, – попросил Джеймса Рик.