Страница 26 из 91
И чисто алым, кровавым цветом
Окрасят волны песчаный берег,
Там, где впервые его коснется,
Пав с неба, черное перо.
Бесплотные валы катятся над миром, то утихая и разглаживаясь, то вырастая до звезд, сталкиваясь и разбивая друг друга вдребезги, и нигде не находя иной преграды, кроме грани мира, обрушиваясь на нее вечным прибоем. Немногие могут внимать этой нескончаемой песне разрушения и созидания. Я слышу ее. Здесь вблизи Кромки, у дороги Бера, рокот волн особенно силен. Он зовет, завораживает, уносит в неведомые смертным выси. Но еще не время. Нужно вернуться.
Стылый тягун совсем утих. Огонек над плошкой перестал плясать и вздрагивать. Серый войлок облаков над головой стал еще плотнее и начал сыпать мелкой снежной крупкой. Пики Врат теперь едва виднеются за белой пеленой. Туман на дне ущелья так и лежит, не шелохнувшись. Может, мне показалось, но стало немного теплее. Солнце уже не угадывается, а сияние в Осколке стало только ярче. На серо-голубом поле потемневшего неба образы троих проступили четче, словно мастер прочертил резцом угольный набросок гравюры на полированном металле.
Жир в плошке почти закончился. Открыв мешок, достаю сосуд с жиром и, откупорив горловину, доливаю в светильник тягучую желтую жижу. Осторожно поправляю фитиль. Огонек под пальцами притухает, но потом снова разгорается. Вздыхаю с облегчением. Не нужно доставать кремень. Смахнув с Осколка Радуги ледяные крупинки, обвожу взглядом призванных мной.
Закончив рассказ, охотник встал в ряд с остальными. И теперь все трое терпеливо ждут, кого из них я выберу. Кому продолжать?
Прямо передо мной подросток в сером дорожном плаще с дорогой серебряной застежкой. Пепельные волосы коротко острижены. За спиной на тесемке висит соломенная шляпа с полями. На ногах деревянные сандалии. Сбоку сумка на ремне. Сумка лекаря. Взгляд настороженный, а губы гордо поджаты. И все же он сразу вызывает доверие.
Он понимает мой взгляд без слов, приложив руку к груди, делает безупречный полупоклон и выступает вперед.
Глава 1. Мальчик и Волк.
Он стремительно падал в бесконечную, сияющую бездну, сквозь радужно-искристый туман. Кожа не ощущала ветра или сопротивления, только покалывающую свежесть. От правой ладони, сжимающей сапфировую жилу, по руке разливался холодный, пульсирующий огонь. Нить судьбы волокла его тело все глубже, против течения великой реки времени. Но вот пульсации волокна стали реже, падение замедлилось, полет остановился. Туман начал расползаться на отдельные ворсинки, канву затейливого узора, сплетение зеленых полос и пестрых пятен, превратившись в одеяло пахучего летнего луга.
Сур, Сурат, несносный мальчишка, куда ты опять сбежал? Дадра милосердная, как я устала от этого сорванца... Сур, вернись, или я все расскажу твоей матери, прости меня Ллуг. Сурат, смотри, не ходи к ручью, там утром видели волка… Сурат...
Голос кормилицы звучал все тише, оставшись далеко позади, за стеной колючего кустарника, хранящего фруктовый сад от вездесущих коз. А семилетний темноволосый мальчуган в короткой белой тунике мчался сквозь душистые, травяные заросли, лес тугих, нераспустившихся метелок конского хвоста, белых зонтиков столистника и россыпей мелких полевых цветов к недалеким куртинам ив и вязов над песчаным обрывом.
Сур уже не раз прятался здесь от назойливой рабыни кормилицы. Под берегами ручья,бегущего с холмов и наполнявшего водой проточный пруд в саду, за завесой ивовых корней скрывалось немало пещерок и гротов, где он мог заняться своими играми, не опасаясь вмешательства. Там же мальчик хранил и свои сокровища – камешки, стеклышки от разбитых чаш и даже настоящий, бронзовый нож без ручки, найденный у дороги.
Иногда он просто сидел над ручьем, глядя, как в глубине пронизанной лучами полуденного солнца до самого дна снуют юркие серебряные и красноватые рыбки. Обычно это случалось после встреч с отцом. Под пологом серебристых листьев прятались от чужих глаз слезы обиды.
До тенистой прохлады рощи осталось всего несколько шагов, когда мальчик остановился, испуганно глядя вперед.
Под кустом лежал большой волк. Белую шерсть запятнали бурые пятна. Бока судорожно вздымались и опадали. Алый окровавленный язык вывалился из пасти. Во взгляде желтых глаз уже плескалась тоска близкой смерти, но вместе с тем в облике зверя было нечто притягивающее и величественное.
Зоул глядел сквозь пелену искристого тумана на солнечный летний луг. Он был тем мальчиком и одновременно, часть его была умирающим волком. Он чувствовал ласку теплой травы под детскими ногами, ветерок, шевелящий короткие льняные волосы и одновременно холодную дрожь подступающей смертной тьмы, липкую влагу, склеившую шерсть, лед бессилия, сковавший лапы. И жажду, страстную жажду жизни. Он знал, что сейчас родится главный из узлов в узоре его судьбы. Он знал и ждал этого, глядя на свое прошлое из радужного пламени. И видел...
Человеческий сын бесстрашно подошел к огромному зверю. Он прочел в глазах животного боль, муку и мольбу, но не знал, как помочь и только осторожно положил свою руку ему на голову, на жесткую белую шерсть. Волк не шелохнулся, но мальчик почувствовал во взгляде благодарность.
Ребенок глядел в глаза волку и не мог отвести взгляда. Мутнеющие черные зрачки зверя притягивали его к себе, разрастаясь, поглощая краски солнечного дня и оттуда, из темной глубины в сосуд человеческого тела, во вместилище души вливалось нечто иное, чужеродное. Знакомый и уютный мир вдруг с грохотом распахнулся навстречу мальчику зевом невидимых врат, став огромным, холодным и опасным. Сур смотрел на себя со стороны, удивляясь своей слабости и беспомощности.