Страница 61 из 75
«Неужели за нами так никого и не послали? Наверняка Лукерий уже исколесил весь лицей вдоль и поперек».
«А кто его знает. Директор домой ушел, может Лукерий и не знает даже, где мы сейчас».
«Знать бы нам, где Виталий, и дело с концом»…
Мы старались не молчать. Молчание ночью страшнее удара в спину: ночь вокруг тебя и внутри тебя. И ты не знаешь, с какой стороны на тебе обрушится ее зло.
Чем глубже мы лезли в дебри леса, тем меньше сил оставалось на дорогу домой. Мы подумывали о возвращении назад, но только не Кирилл: он рубил ветви, как рубит дровосек, рубил, согревая руки. В лесу всегда холоднее: теплый воздух не проходит меж высоких деревьев. Словно глубоко под водой ты находишься, не чувствуя летнее ночное тепло.
Я старался не думать о плохом: пытался читать свои стихи, сначала про себя, затем вслух. Мое монотонное чтение, похожее на марш, согревало Прохора: он говорил, что яснее думается под ритмичный такт сопровождения.
А деревьям не было конца.
«Я больше не могу. Оставьте меня, ребята, я лучше тут заночую, на ветках, но дальше не пойду».
Антон упал прямо на землю и пытался укрыться принесенной простынкой. Прохор, весь синий от холода, упал на колени. Его дрожащие губы пытались что-то сказать, но не смогли: онемевший язык пытался издавать нечто подобное на звуки.
«Дайте одеяло, он замерз ужасно», - крикнул я. Кирилл кинул мне одеяло из сумки.
«Ребята, смотрите», - вдруг шепотом произнес Антон.
Впереди что-то двигалось.
Я уже сделал шаг, но Кирилл отбросил меня назад. А если это медведь или другой хищник?
Но теплое тело не издавало никаких звуков и не делало движений.
Шорох. Словно по листьям кто-то шаркает твердой обувью.
«Бегите, бегите, бегите», - раздается шепот спрятавшегося за деревом существа.
Я узнал в нем Виталика. Подбежав вперед, схватил его за падающие ноги и протащил по сырой земле. Ребята подбежали на подмогу.
«Бегите, он…Он этого так не оставит. Ребята, не слушайте его», - твердят иссохшие губы Виталика.
Мундир измазан грязью и травяными разводами, исцарапанное от веток лицо дышит холодом…Следов драк и крови нет.
Что привело его в этот лес!?
Мы положили его на землю. Антон за секунды, разорвав покрывало, соорудил носилки.
Ныне беззащитное тело Виталика бросилось мне в шею.
«Из-за тебя! Все из-за тебя! Убейте его! Иначе потом расплатятся все!...Ребята!», - орало во весь голос существо, что еще недавно было Виталиком.
Я упал: исчезло дыхание, мне казалось, что я задыхаюсь.
«Он совсем спятил! Успокойте же его кто-нибудь!» - твердил Кирилл, связывая ноги тугою веревкой.
А Виталик кричал: «Нет! Не отпускайте его! Он уйдет! Ребята!...». Его надрывный ор прекратился, и начались истерические рыдания. Связанный с двух сторон он дергался, заливаясь плачем, кричал «Прости меня, папа, простите меня все»…А мы, обеими руками держа носилки, топтали в беге черную землю.
Силы иссякали: мы боялись не дотянуть Виталика. Начался бред.
Первый раз в жизни мы слышали речь умирающей человеческой души.
«Хватит! Я не могу так!». Прохор упал и забылся. Мы, подкошенные свалившейся ношей и убитые давлением, упали вместе с ним.
Скрип давит на уши, давит на голову, на все органы чувств.
Скрип совести не сдержит ни один человек.
Я закрыл уши и закричал.
Сквозь темноту к нам бежали. «Они здесь, вот они!» - раздавались голоса вокруг упавших. Я не помнил, как меня подхватили и понесли, цепляя за стволы деревьев, разрывая остатки куртки. Я снова забылся под истерические ребяческие стоны…
XXXXVIII
Ведь это все – тоже сон? Ведь я проснусь сейчас, да? Как проснулся тогда, изможденный и слабый, на мягкой кровати в белоснежном кабинете…
Но я не просыпался с того момента, как, уснув на сырой земле, видел себя героем нового разрывающего сознание сна…
…Я еду на новеньком мотоцикле, ветер звенит в ушах. Теплый июльский день и никого вокруг…Но руль не слушается меня. Мелькают стволы деревьев, сливаясь со столбами в одну странную решетку улицы…А я несусь навстречу людям, глядя на их ничего не замечающие лица. Я спрыгиваю, бьюсь об асфальт, качусь, наверное, километр по запыленной улице, разбивая кожу…А мотоцикл крутится, словно юла, двигаясь по направлению к маленькому ребенку….
Снова это безумие…Я опять просыпаюсь в холодном поту и кричу. Крика моего не слышно. Кричит душа. Ноет сердце.
Ночь кажется бесконечной. Страдание кажется нескончаемым.
Первый раз я решил написать родителям...
Белый лист, лежащий передо мной на низеньком столе в коридоре, не давал ни малейшей подсказки о первом слове приветствия с мамой и папой. Они писали мне несколько раз…Я отвечал короткими предложениями о своем здоровье, об учебе. Я считал, что не стоит тревожить их мимолетными проблемами и детскими заботами: их любовь была слишком дорога мне, чтобы вовлекать их в каждый мой неловкий шаг… Не каждый сын решится поведать о своих мучениях собственным родителям...