Страница 50 из 75
Он чувствует свою вину за произошедшее после Чтений.
Сколько вопросов крутится у меня в голове!
Чей это был дом?
Почему нас так спокойно пропустил охранник?
Как я добрался до лицея?...
«Денис, почему ты не обернулся, когда я тебе кричал?».
XXXVII
«Я прошу прощения, что собрал вас именно сейчас. Но другого времени у меня просто нет».
За столом «бархатного» кабинета сидели преподаватели. Лукерий, опоздавший на две минуты, сел с краю, подальше от глаз Шольцера.
«Все в порядке, Степан Богданович? На Вас лица нет, что-то случилось?» - поинтересовался учитель химии, севший напротив главного директорского стола.
Взволнованные учителя, перешептываясь, хотели поскорее покинуть неудобные кресла кабинета. Лукерий хотел покинуть его как можно скорее, но Шольцер…
«Господа, я должен сообщить несколько новых для вас истин. И прошу прощения за то, что узнаете вы о них только сейчас».
Шорохи прекратились, стоило только Степану Богдановичу отвернуться от окна в Овальное.
«Ночью на второе июня была убита гимназистка…Страшная трагедия».
«Смольник Федор Викторович, наш учитель физики, является моим сыном».
Новость потрясла сидящих. Те, кто стояли у книжных шкафов, решили сесть на первое попавшее сидение.
«Но почему он Викторович? И зачем нужна эта конспирация?» - засыпала вопросами директора противный учитель астрономии.
«Я не уточнил: Федор мой приемный сын. Мне не хотелось портить отношения с коллективом».
Каждое слово стоило Степану Богдановичу невероятных усилий. Каждый шаг в сторону стола он делал, облокотившись о прочную стену.
«Тогда зачем рассказали об этом именно сейчас?...Степан Богданович, Вам нездоровится?».
Шольцер упал на спинку своего кресла. Голова сама собой отклонилась назад, как будто теряя сознание. Дыхание учащалось, стоило бросить легкий взор на открытые двери.
«Я не сообщил главную новость. Это даже как бы не новость…Господи, я до сих пор не верю в это…».
Пытаясь встать, Шольцер дернул рукой свою керамическую кружку.
Она с треском разбилась о паркетный пол.
Солнце спряталось за спинку кресла.
«В ночь на второе число, в ночь Венского бала, была убита его невеста. Обухова Вера, ученица гимназии. Она ведь совсем…Они…Господи…».
С красных глаз упали на стол крупные капли.
«Боже, Степан Богданович, нет, нет…».
«Степан Богданович…».
Преподаватели, сидящие и стоящие, подскочили на своих стульях, словно от ожога. Пара женщин пожилого возраста подбежали успокаивать любимого директора. Молодая, даже совсем юная преподаватель русского языка расплакалась, упав на шелковый синий ковер.
«Степан Богданович, Господи…».
«Я ценю ваши соболезнования, мои друзья…». Шольцер отпил немного воды из поданного ему стакана. «И прошу только об одном: эта страшная новость не должна покинуть пределы кабинета».
«О чем вы говорите, Степан Богданович, Господи…».
Лукерий закрыл руками вспотевший лоб. Шляпа спала с невесомой головы, седые взъерошенные волосы напоминали солому.
«По заключению свидетелей, их сбил мотоцикл…И по приметам это был лицеист».
Окружившие директора женщины отскочили в стороны, словно сказанное до этого Шольцером было нелепой шуткой.
«Откуда в нашем городе мотоцикл? Да и откуда мотоцикл появится у лицеиста?» - чей-то голос из длинного учительского ряда разрезал тишину.
«Я сам в недоумении. Поэтому и не хочу создавать панику в лицее…Господи, зачем я разрешил охраннику оставить воротами незапертыми…».
«Все образуется, Степан Богданович…».
«Всё будет хорошо, Степан Богданович…».
Лукерий, смахнув с глаз последнюю слезинку, покинул «бархатный» кабинет.
«Я думаю, вы и сами понимаете, что дороже вас у меня никого нет. Я вас люблю, а значит и должен быть с вами искренен и надеяться на такое же к себе отношение. Поэтому все сказанное мною должно остаться в этом кабинете».
Лукерий обвел глазами линию от окна до входа.
«Никому».
Эту страшную новость я бы и не стал кому-то рассказывать. Такое снится только в ночных кошмарах. Такое горе можно описать только в стихах.
Мы спустя три лекции так и не смогли прийти в себя.
Растворилось то зло, что хотелось выплеснуть на ненавистного нам директора. Ведь никто, никто даже не догадывался. Боже, какое горе…