Страница 48 из 75
XXXIV
Денис, почему ты не пишешь? Я не дождалась и написала еще одно письмо.
Ведь ничего с тобой не случилось, правда?
Ты же сейчас не прикован к постели наручниками? И не сидишь в какой-нибудь пещере? И тебя не съела твоя новая любовь?
Ха-ха-ха, прости, я никогда не умела шутить. Просто я лечу! У меня безумное настроение, просто безумное! И я хочу, что бы частичка моего безумия передалась тебе.
Я познакомилась с такими замечательными людьми! Они буквально через пару недель поплывут в Петербург. Я умоляла взять меня с собой. Разрешение от гимназии получить не сложно, а от родителей и вовсе – они одобрят мою поездку, тем более что моя цель – поскорее увидеть тебя.
Надеюсь, ты меня еще не забыл. А твое молчание – лишь мое воображение.
Ксения Болтенко.
02.06.1914.
Я спал, когда мне принесли письмо. Лежа на мягкой подушке, даже не слышал скрипа двери и шороха.
Подушки в больнице кажутся мягче, чем дома.
Тело мое, изможденное, слабое, подобрали, как только я, обессиленный, упал прямо у парадного входа. Причиной, по словам моего врача, явилось переутомление, усложненное незначительной потерей крови. Царапина на шее заживет в ближайшую неделю. А пока – полный покой и здоровая пища приводят меня в скором времени в полный порядок.
Я не любил болеть. Думаю, никто не любит лежать на койке, в то время как твои друзья, родные продолжают жить своей жизнью, решая злободневные проблемы, справляясь с трудностями в одиночестве. Вдали от суматошности мира ты один. И лишь волшебница-медсестра – тонкая ниточка, соединяющая тебя с цивилизацией.
Поскорее бы выбежать отсюда. Ведь рана уже не болит.
Милан извинился.
Да, я был без сознания и толком даже не видел, как он оказался у меня в палате. Но я узнал его голос. Он дрожал; слова, не подготовленные заранее, вылетали медленно. Но главное – искренно. Я хотел было ответить ему, но не успел: заботливая медсестра попросила освободить помещение.
Я скучал по своему курсу.
Сегодня утром ко мне приходили и остальные ребята. Виталик принес некоторые из моих вещей. Я уже понемногу вставал и прохаживался с ними по длинному коридору первого этажа, на котором и находился медкабинет.
Хотелось поскорее вернуться на уроки естествознания.
А пока что, пользуясь этими постельными каникулами, я читал. И, конечно же, писал...
Таня мечтает стать врачом.
Мы мило беседуем, сидя на моей скрипящей койке. Она рассказывает, как дома делала перевязки своему маленькому брату, который поранил ногу, прыгая в воду с тарзанки. Как кричал от одного прикосновения ватной палочки, как и часа не продержался у него туго намотанный бинт.
Я слушаю ее длинные-длинные рассказы о доме, о речке за городом, о ромашковом поле и вспоминаю собственный дом…
Нет, я не буду рассказывать родителям об этом недоразумении. Не за чем их тревожить такими пустяками, я уже завтра выйду навсегда из этой белоснежной комнаты. Может быть, как приеду домой, расскажу по секрету Насте. Она все поймет и не осудит меня за это.
«Ты хочешь домой?», - спросила Таня, осторожно взяв меня за руку.
Я чувствую, как бьется ее пульс. По венам течет кровь, такая же красная, как и ее губы.
«Конечно, хочу. Кто бы отказался побыть с родными хоть пару дней, вдали от всей этой суеты».
«Ты поедешь со мной?...К моим?».
Я ничего не ответил.
Марлевая повязка покрылась красным цветом.
«Давай перевяжу…».
Заботливые танины руки, словно птицы, кружили над моей головой, разматывая тонкие нити марли. Я прокрутил в голове ее вопрос.
Лишь бы она не задала его снова.
«Я одна в семье. Мои родители живут тут, недалеко. Приозерск – город небольшой, тихий».
Ее шепот, словно песня, звучит у меня в голове; с каждым предложением – новый моток сползает с шеи.
Я сделал ужасную глупость.
Страшную, невыносимую глупость.
Я не поцеловал ее сразу.
Блеск помады, должно быть, остался на моих губах. Но я не чувствовал этого сладкого привкуса.
«Все хорошо?».
Таня слегка испуганно осмотрела мое лицо.
«Разве ты не красишь губы?».
«Красить губы? Зачем?».
Я был слегка поражен. Ее от природы бордово-красный румянец губ показался мне тогда пленкой помады. А сейчас вкус дикой черешни ощутил я во рту.
И поцеловал еще раз.
Мы слились воедино, как сливается солнце с бесконечно глубоким горизонтом.
XXXV
Лукерий Михайлович глядел в раскрытое настежь окно своего кабинета. Запах душистых фиалок разлетелся по пустому классу. Уставшие глаза преподавателя закрыты, ресницы опущены и расслаблены. Он медленно дышит и наслаждается ароматами лета.