Страница 19 из 75
«А он строгий?» - на этот вопрос, заданный Лукерию кем-то из наших, учитель ответил:
«Он черный».
XIII
Июньский Петербург прекрасен. Щурясь и прячась от сумасшедшего солнца, гуляют петербуржцы по раскаленным улицам. Зонтики в их руках, и плотные, и тонкие, не могут не пропускать невиданную ранее жару. Кажется, плавятся покрытые пленкой цветы, плавятся крыши домов и стены, а лава стекает на раскаленный тротуар.
Сбивая прохожих, уныло бредущих меж горящими липами, он спешит успеть к назначенному времени. Лицеист не привык опаздывать, он же и не любит ждать. Переменка между лекциями вот-вот закончится.
Три гвоздики в его мокрых руках, сорванные наспех у входа в гимназию, кажется, сейчас разлетятся на красные кусочки. Бережно донести бы их!
Огромное здание женской гимназии издали напоминает средневековый замок: высокие колонны, широкие арки, разрисованные акварелью зеркала. Его невозможно не узнать, как и просто пройти мимо нельзя, не взглянув хотя бы на клумбы, за которыми ежедневно ухаживают заботливые девичьи руки.
Кто знает, может, и ее ладони касались вот этой хризантемы, трогали вот эти розы. Их запах слышен еще за воротами, а подойдя к входу, и вовсе тонешь в этом ароматном цветочном океане.
Время близится к полудню. Стрелки на часах лицеиста лениво движутся по кругу.
Она выходит, слегка приоткрыв тяжелые ворота свободною рукой. Левая рука занята учебником, цепляющим край ее зеленого сарафана. Зеленая форма гимназисток под стать лету и цветущим деревьям: на секунду он даже потерял ее из виду. Но она, выйдя из тени густо разросшегося дуба, вдруг показалась перед ним и куда-то исчезла снова.
«Вера!».
Их разделяет несколько метров, но она не дает расстоянию уменьшиться. Глаза ее исступлённо замирают. Вера застывает с немым вопросом на лице.
Переложив книгу в другую руку, она осторожно берет протянутые ей красные гвоздики.
«Привет. Извини, что снова тебя отвлекаю…Ты сильно занята? Я могу уйти».
«Говори, что хотел, раз пришел. Я не тороплюсь».
Голос ее не дрожит и ничуть не взволнован. Его же слова трепетно и вяло выходят из высушенных губ.
Вера не ходит с распущенными волосами. Ее аккуратная каштановая коса, кончик которой, словно лист, лежит у нее на груди, слегка поднимается при легком дуновении ветра. Тонкие брови, словно нарисованные, бледно-розовые пухлые губы.
Черные босоножки ее образовали прямой угол: одним из основных предметов гимназии являются танцы. Стройные ноги гимназистки приковывают его внимание.
Уже немного вялые гвоздики опущены к разгоряченному асфальту.
«Помнишь, мы виделись с тобой пару недель назад. Я тогда…».
«Солтан, скажи, что тебе нужно? Да, мы можем видеться с тобой немного чаще обычного. Но зачем?».
Нелепый ответ застыл во рту Солтана. Подступившее волнение мешает говорить. Гвоздики теряют свой цвет.
«Просто возьми их и я уйду. Я же знаю, что ты меня не прогонишь первая. Я могу надеяться на еще одно письмо?».
«Я их уже взяла…», - отвечает она, будто бы не услышав последний вопрос.
Солтан, мокрый от жары, мокрый от волнения и страха, качается, словно на плюшевых ногах. Воротник его мундира, давно пропитавшийся потом, уже не такой белый – лишь бы не попасться на глаза Шольцеру!
«Мне двадцать три, Солтан».
Верина кожа, такая белая-белая, не загоревшая даже на лице и плечах, заметно молодит ее. Темно-карие глаза, почти черные, выглядывают из-под длинных ресниц сурово и даже слегка не по-женски. Щеки, еще не тронутые первыми морщинками, надуты, как два шарика.
«Мне двадцать, Вера! Я приписал себе один год при поступлении. Скоро приедет отец и мы…».
«Солтан, я влюблена».
Ее высокий рост позволяет смотреть Солтану прямо в глаза, не поднимаясь на цыпочки и не опускаясь. Взрослый женский взгляд – не то, что взгляд ребенка. Он таит в себе много правды и не говорит ни о чем.
«В сентябре ты закончишь последний год и мы уедем. К черту лицей, брошу его - и уедем. Прошу, я тебе…».
«Отпусти, Солтан!» - кричит Вера. А Солтан лишь протягивает руку…
Тяжелый вдох Вера делает с закрытыми глазами. Прижимает книгу как можно сильнее к себе, опустив к земле уже слегка увянувшие цветы. Не будь его рядом, она бы выбросила этот никчемный букет обратно под куст и убежала обратно на занятия.
Но цветы, какими бы они ни были, просят вазы и теплой воды. Вера уносит их с собой, не сказав своему обожателю ни слова.
Камушек в горле мешает сказать что-то вслед скользящему сарафану. Уже и солнце не печет так, как несколько мгновений назад, и белые ромашки в соседней клумбе уже не кажутся ему белыми.
Долго смотрел он на безупречную, как и ее осанка, Верину походку, пока тяжелые ворота гимназии ни хлопнули со страшным треском, разбудив сидящих на ветках воробьев.