Страница 4 из 18
Я очнулась среди криков и суеты. Братья, воины, соседи окружили меня. Все, как один, в заскорузлом от пота тряпье и обносках. Кто-то жреца кликал, кто-то к духам взывал, размахивая руками и тряся дредами, кто-то из женщин вопил: «Прóклятая, она проклятая», оттягивая к себе чумазых ребятишек. Отец расставил худые жилистые руки, пытаясь прикрыть мою наготу. Бубнил, прогоняя зевак. Только его никто не слушал. Степняки продолжали шуметь и таращиться. Мама придерживала мне голову, испуганно заглядывая в глаза. Бас шикал на мелких братьев и щупал мою ногу с опаской — не померла ли.
А я лежала на полу, распластанная и едва живая. Во рту был такой привкус, словно железяку лизала, в ушах звон, в груди хрип.
Скоро явился управ, хмурый, как туча, и жрец Акху. Только ему со своим зловещим шёпотом удалось разогнать глазеющих. Когда он начал ходить по кругу и смотреть в упор то одному, то другому, любопытных мигом смело. Акху наклонился надо мной, пощупал шею, руку. Покачал головой и сказал: «Торопитесь» и еще что-то, явно нехорошее. И родители заторопились. Одели меня быстро, посадили на единственного своего псидопса. Отец пробормотал сипло: «Так суждено тебе, дочка. Духи велели», и глаза отвел. А маму в последний момент жалко стало: её серое лицо страдальчески вытянулось, нижняя губа затряслась, будто не меня, а её глоссам продают. Охала опять же беззвучно. И я не выдержала, сказала так, чтобы только она услышала: «На тридцать втором, в проломе еще вода есть. В большой бутылке...».
* * *
Солнце жгло сквозь штаны и длинную вязаную фуфайку. Казалось, будто и платка поверх головы не было, потому как белые лучи били в самое темечко. Я бы сбежала, но куда мне: слабость дурацкая, даже на псидопсе еле сижу. Никак не получалось не думать о том, что вот-вот могу окочуриться. А ведь могу, — нутром чуяла. Наверное, потому и Акху ничего делать не стал, хотя всегда, если с кем болезнь случалась, порошок давал, иголкой тыкал. Или проданным помогать не положено?..
Я склонила голову, борясь с тошнотой. Видеть наши просторы, окаймленные горами, было невмоготу. Это раньше я любила забраться повыше, во-он на ту скалу, раскинуть руки и птицей себя представлять, которая куда хочет, туда и летит. Без всяких границ и правил. Хорошо там было, на верхотуре, свободно... Эх, какая же я глупая была! Тоже мне птица, полудохлый воробей на зажарку. Но что глоссы со мной делать будут? Даже сквозь зной меня дрожь пробрала — рассказы Шески вспомнились. Лучше бы упасть замертво прямо тут. Гром мне в ребра, но почему так хочется жить?! Просто отчаянно!
Скалы сменились невысокими холмами, подёрнутыми выжженной солнцем травой. Ветер развевал концы моего платка, из лоскутов сшитого, запутывал их в длинной шерсти псидопса. Вдали показались кусты и деревья, растущие плотной стеной, - лес, который я никогда не видела. А раз лес, значит, мы приближались к территории глоссов. Мои поджилки затряслись ещё сильнее. В ладонях опять закололо, пальцы мучительно сжались. Духи, не хочу биться в искрах снова!
Я качнулась и закусила губу. Голова кружилась. По ладоням и кончикам пальцев нет-нет, да пробегали искристые колючки. Я ухватилась покрепче за кудлатую шерсть псидопса и вздохнула. Говорят, у прошлых людей псидопсов не было, бегали повсюду маленькие смешные псы, которые только и делали, что лаяли. Врут люди и не краснеют. Наш псидопс как гавкнет, так уши у всех заложит. Только делает он это реже редкого. Может, от того, что под густой свалянной шерстью, которая местами свисает, будто старухины космы, одни кожа да кости? У нас обычно толком объедков не остается. А псидопсам для мощи много надо.
Я услышала, как Саро и Анко, воины, что нас сопровождали, перешёптывались:
- А вдруг за эту странную Лиску воды не дадут?
- Угу, опять свалится снова в искрах вся. Тогда точно не дадут.
- Да уж. Хоть бы на пару часов открыли шлюзы. Акху сказал, обратно ее не привозить, только жрецу ихнему, главному. Потому что духи прокляли девчонку. Пусть лучше с прóклятой глоссы разбираются. Чтоб их всех там перекосило!
- И то верно, - воодушевился Саро. - Духи их покарают, выкосят, как прошлых людей, а наш клан переберется к озеру. То-то заживём!
- Не болтайте глупостей, - буркнул побагровевший, как пустынный камень, отец, но эти нечесаные жерди никакого внимания не обратили. По лицу отца я поняла, что ему за меня стыдно. Стыдно иметь такую дочь-уродку. И даже глоссам отдавать стыдно.
Мне так дурно на душе стало, хоть вой. А потом я, наоборот, разозлилась и решила не показывать ничего. Выпрямилась, и так искрой шарахнула по загривку псидопса, что тот аж дёрнулся. А я чуть не свалилась наземь.
Лес был всё ближе. С маленькими деревцами, покрытыми порыжевшими от солнца листьями по краям, зеленеющий от светлого до густого оттенка дальше, в глубине чащи. От такого количества деревьев мне было не по себе, а воздух сладким почему-то стал, словно ненастоящим. Впереди показалась ржавая металлическая громадина с пушкой, а по другую сторону от ворот башня из дерева.
- Застава, - важно сообщил Анко, а Саро втянул голову в плечи.
Стражники-глоссы вблизи выглядели свирепо. С дозорной башни за нами следили пара лучников со зверскими рожами. Все мои сопровождающие, как один, поклонились. К нам подошел здоровенный воин со шрамом через всё лицо.
- Куда, соленые, собрались?
Мне захотелось стать размером с блоху и зарыться в шерсть псидопса.
- Везём дань, - пискнул Саро, словно ему нос в сливу скрутили.
- И девушку по договору, - сипло добавил отец. - Её велено Главному жрецу доставить.
- Нет его. Везите, как обычно, казначею.
Глосс в доспехах из толстой кожи бесцеремонно сдёрнул мой платок. Осмотрев меня, осклабился и провёл грязным пальцем по моим губам. Я отпрянула, напоказ вытерла их ладонью. Стражник замахнулся было, чтобы дать мне пощечину, но остановился в последний момент. В моих пальцах снова жарко закололо. Шарахнуть бы здоровяка искрами! Жаль, не знаю, выйдет ли. Да и лучники на нас нацелились для порядка. Что им стоит спустить тетиву?