Близкое – далёкое

Валя прицепился к ним уже в универе. В первую неделю учёбы он ходил как заблудившийся, с ужасом и отвращением глядя на одногруппников. Потом стал ходить за Лёшей и Потапычем. Поначалу преследовал их молча – то за одну парту с ними сядет, то окажется рядом в очереди в буфете. Постепенно разговорились, и Лёша втянул Валю в тусу, которую в то время сколачивал. Тогда к ним присоединились и Женя с Настей.

Вале нравилось в тусе. С ребятами время проходило весело и беззаботно, и Валя наслаждался новым явлением в своей жизни. Пили до утраты равновесия, и порой Настя бежала домой за палаткой, которую ставили на стройке и спали там, пока не выветрится алкоголь. Все три года Лёша держал роль заводилы, и он как обиду воспринимал всякую попытку идти поперёк веселья и отличного досуга – туса стала его вотчиной, в которой меньшинство должно было подчиняться воле большинства.

Ни Лёша, ни Потапыч никогда бы себе не признались, что Валя для них так и остался мальчиком, молчаливо преследовавшим их на студенческих переменах – не больше. И Валя кусочком сознания понимал, что он среди тусы пришлый. Это противоречие особенно усилилось, когда Лёша с Потапычем перешли на траву.

Уже не стройка стала главенствующей, а Лёшин гараж, где всегда наготове стоял «мокрый». Выкуривали раз за разом всё больше и больше, запивали пивом, и обкуренные, никого не стесняясь, танцевали на гаражной линии под музыку автомобильного магнитофона, пока разряжался аккумулятор Лёшиной «Славуты». Апогеем стал Хэллоуин, когда накурились до того, что стянули с себя штаны с трусами и голозадыми дикарями дёргались под оглушающий ритм песен. «Хорошо, хоть друг друга не перетрахали», – резюмировал итоги вечера Потапыч.

После того раза Валю и переклинило. Словно он выкурил много-много травы, и его вштырило так, что он превратился в жителя другой страны, а Лёша, Потапыч, тусы, стройка и гараж – всё это оказалось чужой непонятной культурой. Валя траву больше не курил, и стал задумываться о том, зачем он ходит с тусой гулять, и нужны ли ему такие прогулки, но продолжал ходить по инерции – ничего другого в его жизни не имелось. Лёша и Потапыч не знали, о чём он думает, и какие чувства испытывает, и не хотели узнать, а если бы и узнали, то всё равно не поняли бы ни Валины мысли, ни его чувства. И сегодня на стройке никто не интересовался, чего ему хочется и каково ему быть здесь.

– Я, короче, скоро в рейс уйду, – проговорил Лёша сокровенное своё желание, о котором долго не рассказывал, не желая спугнуть удачу.

– Ага, всё время, что ты в универе, тебя это не колышило, а сейчас ты собрался в рейс. Всё, поезд ушёл, мало кому удаётся на четвёртом курсе уйти в море, – ответил Потапыч.

– Да всё реально, я тебе отвечаю. У меня уже всё разрулено. Я Бушуева разрулил.

– И когда уходишь? – спросила Настя.

– В конце августа.

– Вот это заслуживает морской пятюни, – воскликнул Потапыч.

Лёша надул щёки, лицо его сделалось притворно-серьёзным, он замахнулся пятернёй, и Потапыч замахнулся пятернёй, и смачный шлепок прозвенел в глухих стенах стройки, и туса охотно выпила за тех, кто в море.

– Ты прикинь, какие могут случиться в рейсе истории, – раскраснелся Лёша от выпитой водки, а ещё от радости за себя и за свой будущий рейс. – Столько всего можно будет рассказывать, мир посмотреть. Представь, вот мы сорокалетние мужики сидим с будущими корешами, и каждый рассказывает как он в молодости тусил, баб трахал. – Лёша уставился на Потапыча, – а ты что будешь рассказывать? Как дома кино чёрно-белое смотрел?

– Ничё не знаю, – развалился в кресле Потапыч. – Пойду на завод работать. Буду как настоящий мужик.

– Никуда ты не пойдёшь, тебе жопу свою вынести из дома лень.

– Похер. Нам не пора идти в «гараж»?

– Вы дуть собрались? – полюбопытствовала Женя.

– Что мы ещё можем делать вечером на стройке? Только бухать и дуть, – и без того излишне громкое восклицание Потапыча стены стройки усилили эхом.

Поднялись на второй этаж. Посреди комнаты на постаменте из кирпичей стоял «мокрый», до краёв наполненный серой мутной водицей.

– Праздничный стол накрыт, – торжественно продекларировал Потапыч, и Лёша согнулся от хохота.

– Вы из этого собрались дуть? – поморщился Валя. – Это ж для бомжей.

– Да, вот бомжи покупают у барыг траву, а потом идут сюда дуть, конечно, – продолжал угорать Потапыч. – Это оставили для нас такие же простые парни, как и мы. Простые парни, которые вечерами приходят сюда опустить баночку другую. Но пора начинать. Во смотри, этот напёрсток зеки делали.

В пальцах Потапыч крутил напёрсток, вмонтированный в деревянный цилиндр, на котором тюремные мастера выжгли тузы всех мастей.

– Реально зеки? – удивилась Настя.

– А то, это нам с Тихоном один алкаш подарил, он говорил, что сидел и был весь в наколках. – Потапыч обратился к Лёше. – Пока я приготовлю, расскажи девушкам про своё вчерашнее приключение.

– Ты расскажи, а я приготовлю, – Леша взял из рук Потапыча напёрсток и принялся зубочисткой отчищать дырочки от пепла.

– Короче, пошли мы вчера в гараж, для начала взяли по нольпятки пива, побазарили о былом, пиво было нормальное, не «Черниговское», но норм, а вот трава полный отстой.

– Да норм трава была, – откликнулся Лёша. Он уже устроил напёрсток на горлышко бутылки и насыпал в него зелёные крупицы и веточки.

– Не гони, она была горькая и не вставляла. Ну тебя конечно вставило! Так вот, идём по домам, было уже часов одиннадцать, и тут нам навстречу, шатаясь, идёт женщина, ей было где-то лет тридцать.

– Двадцать пять!

– Утешай себя, мальчик. Короче, она угашенная просто в хлам, в такую гавнину, я ещё никогда не видел, слово за слово, представилась она Анжелой, начала нести какой-то бред, я быстро пошёл вперёд, мало ли что, поехавшая какая-нибудь, а когда вернулся за Лёшей, смотрю – он её уже трахает. Под забором детского садика лежит на ней, и только белая задница светится.

– Подожди, ты, что бомжиху трахнул? – Валя вылупился на Лёшу во все глаза.

– Ну, одета она была прилично, и ещё я её кошелёк подобрал, там всякие кредитки были, визитки, так что вряд ли это бомжиха, – ответил Потапыч, увлёкшись рассказом.

– Чел, это жесть. Ты не боишься что-то подхватить?

– А вот про это ты как-то действительно не подумал.

– Что, например? – невозмутимо спросил Лёша.

– СПИД, например.

– А, – крякнул он и рядом с Потапычем присел на корточки. Потапыч зажигалкой подпалил траву в напёрстке, приподнял верх «мокрого», и Лёша втянул из горлышка дым.

Когда спустились обратно на первый этаж, продолжили пить водку, но вдруг в отдалении мелькнул луч фонарика. Валя перепугался.

– Пошли отсюда.

– Подожди, это могут быть и не менты, – проговорила Женя.

Туса замерла и следила, как луч хаотично скользит в темноте. Долетали звуки шагов, скрипы мусора и камней, что-то стукнуло, раздался звонкий мат, и Валя рванул так, что только пятки сверкали в темноте. Перед тусой возник молодой мужик с одутловатым грязным лицом.

– Пацаны, тут где-то мокрый был.

– На втором этаже, – хором ответила компания и засмеялась.

Появление мужика и лёгкий адреналин как бы вдохнули новую силу в пьянку. Пришлось бежать ещё за бутылкой. Лёша был счастлив. Домой он вернулся за полночь. В комнате на кровати спала мама, а на диване сидела бабушка, и в густой темноте напоминала призрачную тень.

– Сыночек, ты вернулся.

– Да, да, ба, спи давай, – прошептан он, и услышал как с кровати доносится тяжёлый храп.

Медленно двинулся к своей комнате, нащупывая пьяными ногами пол. Накуренные мозги пытались отыскать дверь в комнату.

– Сыночек, – звучал жалобный стон.

Напротив бабушкиных икон Лёша замер. Темно, но он увидел – с иконы глядела смерть. В капюшоне, с оскаленным черепом и косой. Самая настоящая смерть. И когда он лёг в постель и укрылся одеялом, усталость обрушились на него, та самая усталость, от которой Лёша никак не мог избавиться.