Страница 2 из 5
Утверждение, согласно которому Бог, Космос и История представляют собой три великие мотивации человеческого существования, чья утрата ведет к разрыву с тем бытийным пространством, в котором только и может бытийствовать человек, сейчас способно вызвать немало возражений и вопросов.
Так, сразу же возникает вопрос: а как же человек? разве сам человек не может являться мотивацией своего собственного существования, причем мотивацией настолько веской, что ни о каких других мотивациях не может идти и речи? Тут сразу же вспоминается ницшевский безумец, утверждающий, что Бог умер не сам – его убили мы, люди. То же самое можно сказать и о крушении Космоса, который разрушился по вине человека, превратившего его в источник удовлетворения своих непомерных, все возрастающих потребностей, и об Истории, которую упразднил все тот же человек, рассматривая ее как объект своих политико-популистских манипуляций.
Убив Бога, разрушив Космос и упразднив Историю, человек неизбежно должен был превратиться в единственно возможную мотивацию своего существования, что и произошло на самом деле и выражением чего стала идея прав человека, сделавшаяся основополагающей и доминирующей идеей нашего времени. Конечно же, права человека – дело, что называется, святое, но здесь не все так просто. Когда права качает отдельный человек, это всегда производит достаточно неприятное впечатление. Когда же этим начинает заниматься все человечество, то дело принимает и вовсе дурной оборот. Лично мне от такой качки становится не по себе и даже начинает немного подташнивать. Что же говорить о самоощущениях Бога, Космоса и Истории, если бы они обладали чем-то вроде человеческого самоощущения и чувствовали, как утверждение прав человека приводит к лишению прав на существование их самих? И разве не оборачивается неумеренное настаивание на соблюдении прав человека фактическим поражением во всех правах мира – того самого мира, который дал приют человеку и до сих пор терпит его? Ведь если Бог, Космос и История образуют собой некую всеобъемлющую и универсальную данность, называемую нами то светом, то миром, то человек, не признающий ничьих прав, кроме своих собственных, и не чувствующий обязанностей ни перед кем, кроме себя самого, практически превращает для себя мир в нечто несуществующее, во всяком случае во что-то такое, с чем можно совершенно не считаться.
Права человека – это права потребителя, рассматривающего мир исключительно в качестве продукта потребления. Мир, превращающийся в продукт потребления, перестает быть миром в полном смысле этого слова. Когда мир перестает быть миром, тогда и наступает конец света, о котором современный человек может даже и не догадываться. Он будет наивно полагать, что все еще живет в том самом мире, который давно уже перестал существовать, и, продолжая заниматься своими делами, будет весьма неплохо чувствовать себя.
Когда мне было 16 лет, в мои руки попала самиздатовская машинописная подборка «Духовных проповедей и рассуждений» Мейстера Экхарта, на самопальной обложке которой красовалась надпись: «Это Мейстер Экхарт, от которого Бог никогда ничего не скрывал».
Поначалу я даже призадумался, а стоит ли мне читать книжку с таким заглавием, но уже самое начало проповеди «О неведении», открывающей эту подборку, тут же развеяло все мои сомнения. Вот оно: «“Где родившийся царь Иудейский?” (Мф 2:2). Заметьте себе сперва, где совершается это рождение? Я утверждаю, как я часто уже утверждал, что это вечное рождение совершается в душе точно так же, как в вечности, и никак не иначе; ибо это одно и то же рождение. И совершается оно в основе и сущности души». Эти слова сразу же буквально заворожили меня, но, может быть, еще больше впечатляло их уточнение в проповеди «О вечном рождении»: «Рождение это совершается всегда, говорит Августин. Но если оно происходит не во мне, какая мне от этого польза? Ибо все дело в том, чтобы оно совершалось во мне». С тех пор идея внутреннего свершения и внутренней причастности стала руководящей идеей моей жизни. Иногда мне даже начинало казаться, что это внутреннее свершение может абсолютно не нуждаться ни в каких внешних подтверждениях. Подобную мысль несколько позже я обнаружил в тексте Хармса, озаглавленном «Утро»:
Разве не удивительно, что такие разные люди, как Мейстер Экхарт и Даниил Хармс, жившие в разные эпохи, говорят в принципе одно и то же? И разве не доказывает это, что здесь речь идет о чем-то весьма и весьма существенном? Конечно же, конечно же, чудо – это проблема внутреннего преображения человека! Ни в комнате, ни на улице, ни в мире ничего не должно меняться. Изменения должны происходить во мне самом.
Недавно на каком-то очередном круглом столе один из моих оппонентов раздраженно спросил меня: «О каком конце света вообще можно говорить? Где вы видели этот конец света?» И тут мне сразу же вспомнился Мейстер Экхарт с его ответом на евангельский вопрос «где родившийся царь Иудейский?». И в самом деле, на вопрос «где обещанный конец света?», скорее всего, нужно отвечать так: «Конец света совершается в основе и сущности души человека. Какой прок от звука архангельских труб, космической катастрофы или Третьей мировой войны, если все это происходит где-то вовне, а не внутри меня? Все дело в том, чтобы конец света совершался во мне самом, в то время как в моей комнате, на моей улице, да и во всем мире все может оставаться по-прежнему». В этой связи мне вспоминается рассказ моего ближайшего друга и крестника, а по совместительству скрипача группы «Аквариум» Андрея Суротдинова об оккультно-эзотерических приключениях его юности. Поскольку этот рассказ перерастает рамки простого рассказа и достигает масштабов притчи, мне хотелось бы остановиться на нем подробнее, тем более что многие его подробности напоминают об обстоятельствах моей собственной юности и о метаниях, присущих всем нам в те времена.
В самом конце 1970-х годов Андрей покинул свой родной Талды-Курган и приехал в Ленинград, где поступил в музыкальное училище по классу скрипки. Однако, как и многих молодых людей того времени, его привлекал не столько путь постижения секретов скрипичного мастерства, сколько путь духовного совершенства, и не случайно, наверное, поэтому в очень скором времени он стал членом небольшой оккультной группы, собиравшейся в крохотной комнатке питерской коммуналки, одной из жилиц которой была знаменитая органистка Нина Оксентян, смотревшая на эти сборища квадратными от ужаса глазами. Опираясь на духовные практики буддизма, христианства, йоги, каббалы, даосизма и шаманизма дона Хуана, члены этой группы устраивали медиумические сеансы, предавались индивидуальным медитациям и прочим аутотренингам. Из рассказов Андрея можно было заключить, что все то, чем они тогда занимались, вообще-то не выходило за пределы нормативно-джентльменского оккультного набора тех лет, правда, за одним серьезным исключением: на одном из медиумических сеансов им было сообщено, что вскоре должен произойти некий грандиозный глобальный катаклизм, который уничтожит всю цивилизацию и большую часть земного населения, и что на членов группы возложена грандиозная миссия – быть учителями и вождями нового человечества. Я не буду подробно останавливаться на рассказе Андрея о том, как он ходил по улицам Ленинграда, сознавая, что все это будет уничтожено, что всего этого больше никто никогда не увидит, и мучаясь от мысли, что ни знакомым, ни близким, ни родным он не может поведать об этом, ибо эту тайну не должен был знать никто, кроме членов его группы. Так шел день за днем, и вот на очередном медиумическом сеансе была объявлена точная дата катаклизма. На этот сеанс явились все великие учителя человечества: и Будда, и Христос, и Шри-Аурабиндо, – и каждому члену группы дано было персональное задание и указано персональное место Советского Союза, которое останется невредимым после катаклизма и из которого должна была начинаться их великая миссия. Кому-то выпало ехать в Закавказье, кому-то в сибирскую глубинку, а Андрею выпал его родной Талды-Курган, также входивший в число тех немногих мест, которые должны были уцелеть после конца света.