Страница 24 из 45
И все же, пытаясь успокоиться, Макар заварил кофе и допивал его, как раз когда в дверь позвонили.
— Здарова, шкет мой любименький! — врезалось громко в его правое ухо вместе с радостным смехом и поцелуями в обе щеки.
— Жанка, не ори, башка же болит! Привет.
Тетей он ее не называл — разница в десять с небольшим лет не располагала к таким вольностям. Когда бесила, называл тётькой по приколу. Жанка сняла чебураший рыжий полушубок, сшитый будто из старой советской игрушки, и тряхнула черными кудрями вчерашней укладки — если бы делала ей мамка, по совместительству старшая сестра, прическа еще бы день прожила как пить дать.
— Ну как ты тут, пиздюк мой? Не умер с голоду? Квартира, смотрю, целая.
— Ты охерела? И тебя с Новым годом.
Сели за барную стойку. Макар без вопросов поставил перед Жанкой банку пива и достал остатки печеночного торта из холодильника.
— Кто готовил? — сразу с наскока начала она.
— Да кто-то из девчонок притащил, я не помню.
— Ой, так вас тут много было? Я думала, вдвоем с кем-то отмечали.
Глаз у нее был наметан, как у хищной птицы. По ходу, сразу приметила и вымытую посуду, и чистый пол, и отсутствие какой-либо блевотины, и даже ровно расставленную мебель.
— И как зовут счастливицу-красавицу?
— Валя.
— Хорошее имя, доброе, — улыбнулась Жанка и выдула полбанки одним залпом. — А мою — Лёля.
— Пиздец тебе.
Жанка на его комментарий не обратила внимания, как будто ее личная жизнь никого тут не касалась. Да только вся родня любила посмаковать любые подробности: ко-ко-ко, как так, тридцать четыре, часики тикают, стакан воды кто будет подносить, и так далее, и тому подобное. У Макара уже самого глаза непроизвольно закатывались, стоило кому-то из родственников начать телегу: «А что там у Жанночки-то, после развода так и никого?» Трещала о красотах Праги Жанка не затыкаясь, спасибо, что хоть не на ультразвуке, но все равно громко, на эмоциях. Рассказывала о своем волшебном отпуске с этой самой Лёлей, как они мотались туда на католическое Рождество, а Новый год пришлось встречать в воздухе — из-за снегопадлы их рейс задержали. Листала фотки ночного праздничного города, селфаки со своей вполне даже симпотной бабцой, и Макару тоже хотелось поделиться впечатлениями, но он молча ковырялся в тарелке.
— Ты чего, шкет? Расстроился, что Деда Мороза нет?
А когда Макар поднял на нее взгляд, из ее голоса все смехуечки мигом улетучились.
— Ек-макарек! Ну-ка колись, чего там у тебя?
— По ходу, это серьезно, Жан.
— Ну-ка, пошли покурим тогда.
На балконе, стоя как цапля на одной ноге из-за холодного пола, она покосилась на Макара и спросила:
— Что, бабочки в животе? По глазам вижу.
— Ну допустим.
— Маме говорил про Валю? Вот Маринка-то обрадуется! А то все шляешься не пойми где, как мелочь.
Макар хотел было возразить, мол, а ты-то прям совсем взрослая тётька-мотька, но промолчал. Курил какую-то там по счету сигарету, выдувая дым в окно, потом вмял окурок в металлическую пепельницу и вперился серьезным взглядом в Жанку:
— Не обрадуется. Потому что Валечка не совсем девочка. Точнее, совсем не девочка.
Чтобы снять вообще все вопросы, Макар разблокировал смартфон и показал Жанке фотку из ватсапа, с которой голубыми глазищами Бэмби на них взирало серьезное Валечкино лицо.
— У-у, — протянула тетка, даже не вернув ему его же фразочку, брошенную пятнадцатью минутами ранее. — Ну что сказать… Велкам ту зе клаб, Макар Сергеич.
— И что?
— И все.
— Вот прям… все? — Антон засопел в трубку.
Валик застегнул молнию на сумке и ответил нехотя:
— Подрочили. Друг другу.
— Да ну на хуй! — Стало слышно, как Антон садится на скрипящий диван у себя на лоджии. — Ахуеть, Вэл, это не просто пообжиматься, знаешь, это уже серьезно. Поздравляю, чо, ты попал.
— Попал, — вздохнул Валик.
Антон еще понудел и поужасался происходящему, но быстро свыкся с мыслью, что его друг обзавелся столь нетривиальными предпочтениями. Выспросил, как оно вообще, понравилось ли ему, а потом Валик сказал, что ему пора, и отключился.
Во второй день января проснулся Валик рано, хотя первый автобус в ебеня был после полудня, до вокзала добрался вовремя, купил билет и занял место в последнем ряду у окна. Макар еще не писал, но Валик подозревал, что тот, ведя богемный образ жизни, еще спит и признаки жизни начнет подавать к вечеру. Так и случилось: сообщение пришло, стоило автобусу выехать на трассу. Полупустой салон к этому времени прогрелся, Валик расстегнул куртку и устроился с комфортом.
«Доброе утро, умник».
Валик закатил глаза.
«И тебе. Дня. Через пару часов пропадет связь».
«Звучит как "наконец ты отъебешься". И не думай))»
«(((»
«Не расстраивайся, Валечка, сейчас я тебе настроение подниму».
Валик ожидал очередного дебильного фото с бананом в сгущенке или пальцем в дырке пончика, но Макар прислал аудиозапись, где Лобода пела про чистые как небо глаза. Флешбэк он от одного названия поймал такой, что пересохло во рту и засбоило сердце, но на лице помимо воли растянулась улыбка.
«Поднялось настроение? У меня тоже. Хорошая баба эта Светуля. Сиськи — зачет».
«Я сейчас тебя кину в чс».
«Но ты все равно лучше любых сисек, Валечка. Тоже везде упругий».
Валик снял куртку и оттянул горловину свитера, вспотев сразу тоже везде. Послав в ответ подходящую картинку с пожеланием счастливого пути, он откинулся в кресле и уставился на мелькающие за окном деревья.
«Доедешь — напиши», — пришло через пару минут.
И Валик, удивляясь сам себе, написал: «Хорошо».
Зашибись! Еще немного, и он превратится в Антона, который звонил своей зае, как говорила бабуля, с утра не сравши. То есть мог продрать глаза и болтать с ней еще час, прежде чем встать с кровати. Валика подобное начинало беспокоить, но и греть душу осознанием того, что кто-то в данный момент сидит и думает, как он там. Не холодно ли ему, спит ли он или бездумно смотрит в окно. Или тоже думает об этом ком-то.
Любовь и голуби, блядь.
Помнится, мама рассказывала, как ее чуть не отбил у папы одноклассник Вася.
— Я в него почти влюбилась, — поведала она мечтательным тоном. — Такой веселый был, модный, джинсы-клеш, кудри изумительные, как у болгарина.
— Ага, пудель плешивый, — фыркнул тогда папа.
— Красавец был…
— Ага, а я вроде как урод.
— Ну дура была, ну! — оскорбилась и за себя, и за отца мать. — Ухаживал еще так красиво, розы дарил, на дискотеке лучше всех танцевал. Чуть реально замуж не выскочила!
— И что тебя остановило? — спросил Валик.
— Постригся он, налысо. Уши торчат, как у Чебурашка, шея длинная, тонкая — кукушонок. Как раз в зиму, еще и шапку дурацкую ему мать из Польши привезла, заграничную, но такую страшную, Валёчек. Бог уберег.
Вспоминая этот разговор, Валик представил Макара стриженным под ноль. Выходило вполне неплохо, брутально, нечто среднее между гопником и дворовым пацаном. Джинсы-клеш, возможно, смогли бы заставить его задуматься, но думать не моглось, и Валик, подсоединив наушники к телефону, прислонился лбом к стеклу.
В ебенях его встретил отец на машине. На заднем сиденье прыгала Варя, которая, стоило ему сесть в салон, повисла на нем, а потом чуть не залезла на голову. С отцом поговорили о том о сем, и по его настрою Валик понял, что те несколько дней, что он находился на одной площади с тещей, дались ему с огромным трудом.
— Бабуля опять грузила тебя своими подосиновиками? — поинтересовался Валик, снимая Варю с плеч.
В зеркале заднего вида отразился вымученный отцовский взор.
— Она летом надумала пасеку завести. Хочет выписать оборудование из «Магазина на диване».
Валик хмыкнул — бабушка в свои семьдесят пять оставалась очень деятельной.
В машине Валик отправил обещанное: «Приехал» — и больше в телефон не смотрел: сначала детище российского автопрома заглохло на подъеме и пришлось толкать, потом, дома, на него насела бабуля под мамины вздохи, с упреками в духе «почему ребенок такой бледный», а после ужина Варя потащила его в хлев знакомиться с Борькой, бабулиным свином. Свин потерся о Валины руки влажным пятаком, похрюкал, развернулся задом и ушел дальше спать.