Противостояние

Жрица поднялась и подошла к алтарю, скрытому за тяжелым занавесом. Медленно отведя складки ткани рукой, она замерла на месте и долго смотрела на темнеющего над жертвенной чашей идола. Обсидиановый охотник, как и прежде, твердо сжимал свое верное копье, безмолвно глядя в пустоту мертвыми провалами глаз.

…Сколько раз ты, Черный Воитель, наблюдал из-за портьер, как обитатели дома предаются здесь необузданной страсти; сколько слышал откровенных речей и признаний, сколько сладостных стонов, сколько обольстительных трелей… Ты был свидетелем зарождения прекрасного будущего; все, что было здесь хорошего — все происходило на твоих глазах. Только это для тебя ничего не значит. Ты благоволишь своим лучшим сынам, даруя им победы и право на личное счастье, взращиваешь их сильными и смелыми… Но, тем не менее, неизменно забираешь их. И они блуждают вместе с тобой во мраке, когда должны бы возвращаться к своим любимым… Отсюда их не дозваться, а сам ты ныне глух к женским мольбам…

Осень немного поколебалась, а затем бережно сняла статуэтку Черного Воина с постамента и убрала ее в нишу, после чего почетное, по праву принадлежащее верховному божеству место на алтаре заняли извлеченные из боковых углублений фигурки четырех богинь: первая была вырезана из серого агата, вторая из лунного камня, и две из оникса — красного и желтого.* Прошептав несколько учтивых слов, Жрица поклонилась священным изваянием и, задернув занавес, покинула зал.

Выйдя, Осень ненадолго задержалась у дверей, но затем ноги сами понесли ее к лестнице и дальше, на последний этаж, где в самом конце коридора располагалась личная комната самца. Она была не очень большой, зато, имела широкие окна, выходящие на самую живописную часть сада, и стены с барельефом, изображающим переплетение ветвей в лесной чаще. Сумраку эта комната сразу понравилась. Да, что там! Когда самки показали ему новое летнее жилище и разрешили по своему разумению им распоряжаться, самец обрадовался, точно малек. Конечно, вида постарался не подавать, только вот на его довольной харе все и так было ясно написано.

Самки не заглядывали сюда больше месяца — с тех пор, как пришло тревожное известие… Последний раз они были тут во время генеральной уборки перед Сезоном. Тогда комнату тщательно вычистили, подожили на пол свежие циновки и застелили ложе восхитительным узорчатым покрывалом совместной работы Грезы и Солнышка. Прорва, правда, забраковала, сказав, что мужику надо что-то не маркое стелить, коричневое или, там, серое. Но младшие жены настояли, сославшись на то, что Сумрак любит яркие цвета, и ему наверняка будет приятно на таком покрывале отдыхать, а запачкается, так отстирают, не проблема…

Комната встретила Осень духотой давно простаивающего без дела помещения. Сумрак не успел провести тут достаточно времени, чтобы его запах впитался в стены, так что напоминаний об отсутствующем самце почти не чувствовалось. Даже заново убранное ложе теперь почти не сохранило его следов… Тем не менее, эти стены, казалось, покорно ждали своего владельца. Ждали, что бы ни случилось.

Странное это было чувство. После того, как пал Утес, его дух выветривался несколько лет. Первое время он еще тревожил память Осени, воскрешая перед глазами привычный облик грозного воителя, но ассоциация с прежним владельцем гарема угасла на удивление быстро, и вскоре его запах стал восприниматься просто как еще одна ароматическая нота самого гарема. Как легкий оттенок сырости в купальнях, как чуть грибной запашок подвала, как вечный травяной дурман в комнате Солнышка… А вот с Сумраком было все наоборот. Он оставил о себе так мало физических свидетельств, почти что не наложив видимого отпечатка на место, приютившее его, однако все здесь необъяснимо продолжало напоминать о нем. И Осень вдруг поймала себя на мысли, будто бы она сейчас с недоумением разглядывает какую-то давно знакомую ей картину, с которой странным образом исчез центральный персонаж…

Самка вздрогнула. Затем быстро развернулась и решительным шагом отправилась обратно в зал. Вновь открыв алтарь, она извлекла фигурку Черного Воина из ниши и поставила рядом с изображениями богинь.

— Ты как тут? — Греза неслышно пробралась в комнату. Джет сидел на ложе, забравшись на него с ногами, и мастерил новое тренировочное копье. Прорва перед уходом выдала ему наконечник и кожаную тесьму, а древко он подобрал сам, срубив где-то в саду молодое деревце.

— Я в порядке, сестра, — с несвойственной для себя странной сдержанностью отозвался юнец. — Тебя Старшая наругает, она ведь говорила…

— Да мало ли, что она говорила, — фыркнула самка, пересекая комнату и присаживаясь на край постели. — Ее все равно сейчас нет, а остальные не сдадут. Как твои раны?

— Не беспокойся, я в порядке, Солнышко мне мазь дала…

— Хочешь поговорить?

— О чем?

— Ты знаешь…

— Сестра, — Джет отложил, наконец, копье, и устремил на Грезу долгий тоскливый взор. — Я не хотел, чтобы ты знала. Ты не должна была знать. Никто не должен был… Я ведь не для этого пришел… Но Старшая была так добра ко мне… Я сам не понимаю, как так получилось, что я ей рассказал. Я потом просил ее молчать, да все бесполезно. Не представляю, что ты теперь чувствуешь… Прости.

Качнув головой, Греза слабо улыбнулась, придвинулась к брату и взяла его за руки.

— Тебе не за что извиняться, — возразила она. — Было бы неправильно, если бы я так и не узнала. И еще хуже, если бы ты вернулся туда.

— Мое отсутствие уже явно заметили, — вздохнул молодой самец. — Что подумает Великая? Она ведь обо всем догадается…

— Тебе есть до этого дело?

— Вы отразили нападение, но может последовать новое. Не мне тебе рассказывать, насколько Великая упорна. А предупредить будет уже некому. Я еще и поэтому должен был терпеть и быть при ней… Тем более, отец со дня на день возвращается. Немного потерпеть-то оставалось… — тут Джет совсем сник. Греза нахмурилась и требовательно тряхнула брата за плечо.

— Прекрати глупости сочинять, слышишь? Прорва пообещала взять дело в свои руки. Думаю, она нашла какую-то лазейку в законе, чтобы оградить нас от дальнейших нападок. Сегодня вечером она снова пойдет разговаривать к матери. Не знаю, о чем они будут говорить, но я верю, что все образуется. И ты верь. И еще… Джет, я все равно должна была такие вещи знать. Не думай, что для меня теперь мир рухнул. Мать все равно останется мне матерью, этого не отнять, какой бы прогнившей ни была ее суть. Одно мне больно: наверняка ведь она мучила тебя, из-за того, что знала, как ты мне дорог…

— А вот сейчас уже ты ерунду говоришь, — грустно усмехнувшись, перебил сестру юнец. — Она наоборот хотела оказать мне честь — уж не знаю, чем я только заслужил. Понравился я ей…

— Просто ты очень хороший, — погладив гриву Джета, сказала Греза. — А хорошие всегда страдают по чужой вине.

Столетние древа широко раскинули свои величественные кроны, сокрыв глубины сада от остывающих лучшей алой вечерней зари. В ветвях щебетали пернатые твари, оживившиеся после дневной жары. Издалека раздавались приглушенные голоса и мерные удары тренировочных копий молодняка — истинная услада для слуха любой состоявшейся в жизни самки. А по дорожкам то и дело пробегали младшие детеныши, с испугом и недоверием косясь на явившуюся без приглашения чужачку. Что и говорить, достойное у Желанной и Пепла было хозяйство… Виделись многие вложенные в него труды, многие связанные с ним заботы… И тем более невероятными и мерзкими казались некоторые из хранимых здесь секретов.

В глубине сада было тихо и прохладно. Великая Мать восседала в окружении остальных Матриархов под летним навесом, увитым узловатыми лианами, и предавалась любимым пространным рассуждениям о политике и мировой обстановке. Присутствующие откровенно скучали, но из почтения слушали и время от времени согласно покачивали головами. Еще бы, кого попало на эти «собрания» не приглашали, подобную милость нужно было заслужить!