Страница 17 из 122
Глава 5
Аристотель разрешил мальчикам воссоединиться только к ночи, чтобы разговоры, объятия и поцелуи не отправили под откос учебный процесс.
Александр влетел к Гефестиону, словно гнался за Артаксерксом; на три дня разлучённые сжали друг друга так, что не могли вздохнуть, и только некоторое время спустя расцепили сплетённые руки и хором выдали:
— Наконец-то!
Царевич не мог отвести взгляд от Аминторида, даже собирая свитки для завтрашних занятий, с Гефестионом происходило то же самое. Наскоро приготовив необходимое, они скинули с себя одежду, бросились в постель и снова обнялись.
— Ну давай рассказывай!
— Да что рассказывать? — удивился Гефестион. — Здоров, всё в порядке, даже к завтрашним урокам всё выучил.
— А как тебя лечили? Этот противный Аристарх на тебя не покушался?
Мысли об Аристархе изводили Александра все три дня, хотя у постели больного лекарь высидел только одну ночь. Царевич ревниво смотрел на руки эскулапа уже тогда, когда они выстукивали спину простывшего, — что говорить о том, какие страшные подозрения лезли в мнительную голову, если она задумывалась о том, что делал служитель Асклепия, оставшись наедине с Гефестионом на несколько долгих томительных тёмных часов! Сын Аминтора был так красив, что, по мнению Александра, его должны были вожделеть все. А вдруг Гефестион ночью от жара и лихорадки потерял сознание, а подлый Аристарх этим воспользовался и им овладел? А вдруг Гефестион сознание не терял, но мерзкий доктор его совратил? Друг-то уже взрослый, уже знает, что будет испытывать, уже может хотеть, а от царевича ему пока ничего не перепало — он и поддался гаду ползучему! Александр люто ненавидел Аристарха, но разве этим ограничивались муки ревности! А девчонки? Вон они как голосили, как надавили на сторожа и получили что хотели! В первую ночь не осмелились бы, да и этот Цербер поганый у постели Гефестиона дежурил, но во вторую им ничего не стоило покидать камешки в окошко — а друг любезный из одного чувства благодарности за гостинцы мог открыть — вот и влезли осаждавшие! Знает Александр этих женщин: начинают с пирогов, а потом пожирают во сто крат больше принесённого! Им и туман, и патоку ничего не стоит развести, и запутать, и склеить. Глазами поведут, задницей вильнут — и готова измена верного друга царевичу!
Ничего удивительного не было в том, что первый же вопрос наследника македонского престола касался Аристарха; Гефестион же решил в ответ немного позабавиться и поозоровать:
— Покусился, покусился!
— Что? — взвился Александр.
— И вкусил.
— Что?! Он тебя изнасиловал, да? Он тебя совратил? Или ты сам был согласен? Что у вас с ним было? Как ты мог! Ты почему ничего не сказал? Он тебя домогался? Что ты молчишь?
Конечно, так и подмывало ещё немного потиранить царевича, продержав его в мучительных сомнениях, но он реагировал так пылко, что мог бы перебудить всю Миезу, и Гефестион только рассмеялся и притянул к себе взлохмаченную белокурую голову.
— Он вкусил полпирога и несколько горстей орехов. Теперь ты успокоишься?
«А ведь если спросить прямо, ревнует ли, определённо увильнёт, — подумал Гефестион. — Но всё равно, как здорово, что он так разошёлся!».
— Ему и этого много… — Александра не легко было успокоить. — Ты честно, ты правду говоришь? Или скрываешь, а на самом деле было? Или с девчонками было? Вон они как понабежали! Может быть, ты неустойчивый или легкомысленный. Раз понравилось, второй понравилось — вот и решил повторить уже с кем-то.
— А что, нельзя?
— Нельзя.
— Ни с кем?
— Ни с кем.
— А если мне захочется?
— Мы же вместе обещали… — И тут царевич припомнил, что никто никому ничего не обещал, кроме совместных походов и лечения ран в одной палатке, Гефестион ему в любви не признавался, хоть и смотрел влюблённо, и сам он, Александр, почему-то тянул и не говорил самых важных слов. Он чуть не расплакался, это было невыносимо: Гефестион взрослый, у него уже Это было, он волен заниматься Этим с кем угодно — как же ему запретишь? — нет ни у царя, ни у царевича таких прав. Вдруг Гефестион его разлюбил? Вдруг он непостоянный? Вдруг не видел его три дня и забыл? Или приснилась ему во сне какая-нибудь гетера… или тот же Неарх — и переключился. Может быть, и успокаивает Гефестион Александра только потому, чтоб он не кричал и не злился, а на самом деле уже закрутил роман с другим! О боги, как же трудно и несправедливо всё на свете!
— Что «вместе»? — Гефестион поинтересовался так вкрадчиво, что Александр готов был вскричать «не верю!», если бы не сообразил, как пошло и театрально это прозвучит. Да и чему он «не верил бы»? — Гефестион ничего не утверждал, а только спрашивал. Но царевич действительно был ошарашен: с сыном Аминтора явно произошла какая-то перемена — и для Александра она была недоброй.
— Наши отношения… — протянул Александр.
Гефестион был уязвлён. Ситуация «я его люблю, а ему только нравлюсь» его не устраивала: в ней он не находил ответа, согласен ли будет царевич на большее. Сын Аминтора рассчитывал на то, что сострадание, испытанное Александром при виде лихорадящего друга, сорвёт с его губ три волшебных слова, но их не последовало, а ревность могла принадлежать не любящему, а лидеру и происходить не от любви, а от нежелания возможности обожающего бросать свой взгляд ещё куда-нибудь, кроме как на предмет поклонения, и нежелания возможности покушения кого бы то ни было на единовластие Александра в сердце Гефестиона.