Страница 107 из 122
Глава 9
Без Гефестиона Александр провёл два худших дня в своей жизни, он то винил себя, то оправдывал, то клял за ложь, то понимал, что рано или поздно обман всё равно бы открылся, то ругал Павсания за то, что он ему повстречался, то вспоминал, что на интим спровоцировал царского этера сам, то решал, что Гефестион должен понять, простить и принять, то осознавал, что ни того, ни другого, ни третьего сын Аминтора не сделает, то впадал в глубокое уныние и мрачную тоску, то приходил в ярость, метался в своей опочивальне, как зверь в клетке, и колотил в ней то, до чего руки Гефестиона в роковой вечер не добрались. Отца Александр люто ненавидел и страстно желал ему поскорее переправиться на тот свет. От пьянства, яда, кинжала, меча — всё равно; царевич часто представлял, как сам вонзает лезвие в мерзкую тушу и смотрит в единственный глаз подлому родителю, ловя его предсмертные хрипы.
Отца он люто ненавидел, от Павсания отказываться не собирался, хоть в глубине души и был доволен тем, что Орестид не является ему на глаза и отсиживается у себя. С Филиппом и Павсанием всё было ясно, но, когда дело, вернее, мысли доходили до Гефестиона, всё тонуло в алом мареве. В голове роились тысячи соображений и тысячи догадок, но ни за одно из предположений нельзя было ручаться; сердце раздирали любовь, досада, ревность, обида — то поочерёдно, то вперемешку. Не знать, что делает Гефестион! Наверное, Александру было бы легче, если измена сына Аминтора, самое страшное из всего предполагавшегося, была выложена ему, как на блюде, воочию предстала бы перед ним, а незнание гнало иллюзию, фантазия дорисовывала гнусное злодейство любовника и друга — воображение ещё больше распаляло ревность, делало её муки непереносимыми и тут же снова обвиняло первопричину этого — самого Александра.
Решено было только одно: Гефестиона надо было дождаться и вернуть. Но если первое от Александра не зависело и на него работало время, то насчёт второго ничего нельзя было просчитать — и снова ныло сердце, болела голова, кулаки сжимались в непреклонности, однозначности и окончательности выбранного и тут же разжимались в осознании неимоверной трудности достижения поставленной цели. Снова сердце, снова голова, снова неизведанное впереди, снова вызывался Горгий и пичкал царевича своими порошками, но помогали они мало…
Александр был убеждён, что Гефестион поехал именно в Миезу и именно к Марии; то же, что там происходило или уже произошло, было неведомо. Прошло четыре года, как царевич покинул школу — сначала один, вызванный отцом, а через пару дней, вслед за ним — и его свита. Александру пришло на ум, что за четыре года могло случиться
что угодно — а вдруг Мария на его счастье умерла? — и царевич отправился в архив.
Канцелярию Македонии, детище проклинаемого родителя, несомненно, надо было поставить Филиппу в заслугу: она работала без сбоев, собирала массу информации и хранила в своих недрах множество сведений. Побывав в архиве, Александр к своему огорчению узнал, что Мария жива, и к своей радости — что она замужем и растит дочь.
Что-что, а брак Гефестиона с Марией Александру не грозил. Оценив это, царевич слегка успокоился и даже немного поел. Желание напиться и свалиться в беспамятстве, конечно, явно заявляло о себе, но Александр вздохнул и только пригубил разбавленное вино: голова и без возлияний соображала плохо.
Александр тряхнул плохо работающим и помрачнел ещё больше: облегчение оказалось обманкой. Брак Марии задержит Гефестиона, но остановит ли он его? Особенно сладок именно запретный плод — Гефестион будет рваться к запретному ещё сильнее. Миеза — маленький городок, не знакомый со столичными увеселениями, театрами, ярмарками, а как разнообразить жизнь в провинции? Обманывать мужа, обводить его вокруг пальца — чем не развлечение для молодой жены? Существует брак — существует и развод. А, кроме того, Диодор, муж Марии, смертен. Гефестион не вечно будет пребывать в смятении от замужества Марии, через день-два он начнёт думать, как его обойти или уничтожить. Мария может получить развод; даже без него Диодор может быть услан, отправлен в изгнание: мало ли что можно предъявить человеку, если он так мешает! Семья Аминторидов влиятельна; помимо неё, существует ещё и отец Александра — монарх, верховная власть. Вдруг Гефестион обратится к нему? — и, Филипп, в восторге от того, что может так нагадить строптивому сыну, с удовольствием поможет Гефестиону, а тот с удовольствием примет поддержку, мстя за неверность и радуясь, что отмщение стало таким изощрённым… Он ещё из этеров уйдёт или, хуже некуда, поступит в щитоносцы Филиппа…
Кошмар Александра — нежный верный друг, спевшийся с его злейшим врагом, — предстал перед ним так живо, будто бы уже состоялся, царевич чуть не застонал от ужасной перспективы.
А ещё оставались мужчины… Наведываясь в дом Гефестиона, чтобы узнать, не возвратился ли его этер, Александр, конечно, заметил юного миловидного Аримму и припомнил, что Гефестион вскользь рассказывал о только что приступившем к своим обязанностям пареньке. Да, Аримма был только прислужником, но — кто знает! — сын Аминтора может плениться контрастом — и тогда он, царевич, проиграет рабу!
У Гефестиона было слишком много возможностей — и всё это создал он сам, Александр! Было от чего впадать в ярость, кусать себе локти, в бессильной злобе колотить по подушке или чему потвёрже…
«А когда-то я мечтал, как прекрасно было бы нам жить втроём — мне с Гефестионом и Павсанием. Вот оно, бери! Теперь Гефестион волен рассматривать то же самое. Почему же я не могу допустить это для него, когда разрешал себе? По справедливости должен, а не могу. О боги, вразумите меня, верните его!»