Страница 57 из 75
Минерва обняла его за талию.
— Вы, наверное, сильно испугались в тот момент.
— Да. Я не знал, что происходит. Вокруг было темно, а наш экипаж куда-то падал. Меня сбросило с сиденья. Я понял, что карета перевернулась, а я внутри нее приземлился на дверь, поранив голову о задвижку.
— Вот тут, — Минерва коснулась пальцами шрама на его виске.
Колин кивнул.
— Кроме этого, кажется, других повреждений не было, но меня охватил ужас, потому что в карете было очень темно — словно кто-то завязал мне глаза, а еще пахло кровью… — В животе всё сжалось, и Пэйн замолчал, стараясь вернуть самообладание. — Запах был очень сильный, удушающий. Я позвал маму. Она ответила странным слабым голосом, что всё будет хорошо и главное, чтобы я ничего не боялся — скоро кто-нибудь придет и поможет нам. Она повторяла это снова и снова. Мне хотелось ей верить, но я знал, что она не может пошевелиться.
— А что кучер?
— Он был серьезно ранен — его отбросило с козел в сторону, но мы с мамой тогда не знали об этом. Мы лишь слышали, как хрипят и бьются в агонии лошади — это их ржание разбудило меня.
— А ваш отец?
— Погиб.
— Вы уже знали об этом?
— Нет, но мама знала. То, как они приземлились после опрокидывания кареты… — Он судорожно вздохнул. — Это не слишком приятная история, лапочка…
— Продолжайте, — она погладила его по плечу. — Я вас слушаю.
— Там был какой-то штырь. По сей день не знаю, то ли он служил деталью кареты, то ли торчал в канаве, куда рухнул наш экипаж: может, ветка, может, часть ограды… Но этот штырь насквозь прошел через грудь отца и вонзился в бок моей матери.
Минерва вздрогнула в его объятиях.
— Ох! О, Колин!
— Дальше было еще хуже. Пока мать утешала меня, я знал, что она жива. И даже когда она замолчала, не в силах больше говорить, я слышал ее громкое, хриплое дыхание. Но едва настала полная тишина, я чуть не сошел с ума. Я запаниковал. В поисках выхода я кричал и колотил по стенкам экипажа, пока не потерял сознание. А потом… — Пэйна захлестнули эмоции, но он усилием вернул себе присутствие духа. Раз уж они дошли до этого места в его рассказе, нужно выложить всё до конца. — А потом нас нашли бродячие собаки. Их привлек шум и запах крови. Они-то и прикончили раненых лошадей. Первую половину ночи я провел, крича и пытаясь выбраться наружу, а вторые полночи — молясь, чтобы дикие псы не забрались внутрь кареты.
— О боже! — Пэйн почувствовал, как на его кожу капнули горячие слезы Минервы.
— Простите, простите меня, — взмолился он, крепко обнимая ее.
Колин всегда понимал, что его история вызовет ужасные картины в воображении слушателя, и именно потому ни с кем ею не делился. Зачем он поведал обо всем Минерве!
— Мне жаль, что я рассказал вам об этом. Я не должен был этого делать.
— Конечно, должны! — Шмыгнув носом, она подняла голову. — Вы поступили абсолютно правильно. Подумать только: вы держали такое в себе столько лет! Это мне жаль. — Минерва обвила руками шею Колина и прижалась к нему. — Мне так жаль! Это выспренные слова, но даже их недостаточно, чтобы выразить мои чувства. Мне очень, очень вас жаль. Всем сердцем я желала бы, чтобы вам не пришлось пройти через такие страдания. Но я рада, что вы мне всё рассказали.
Пэйн зарылся лицом в ее волосы и на мгновение испугался, что сейчас заплачет, а потом понял, что даже если он разревется — в голос, хлюпая носом, сотрясаясь от рыданий, — Минерва не отшатнется от него. Может быть, она даже ожидает, что он уронит несколько слезинок, и готова утешать его, сколько потребуется, в своих нежных, дивно пахнущих объятиях.
Поэтому Колин решил не сдерживать слез. Но — вот странно! — плакать не хотелось.
По ком ему рыдать? По родителям? Да, он горевал из-за этой потери и очень по ним скучал. Но траур по родным уже закончился. В памяти остались лишь ужасы той ночи, страх и стыд — невысказанный, похороненный в глубине души.
— Долгие годы, — признался Колин, — я полагал, что сам во всем виноват. Если бы я не заснул, ничего бы не случилось.
Минерва ахнула.
— Но это не так!
— Я знаю.
— Разумеется, в этом нет вашей вины.
— Знаю.
— Вы были ребенком. Что вы тогда могли поделать?
— И сейчас, став взрослым, умом я это понимаю, но…
Но он никогда и не пытался избавиться от этого убеждения, словно обязательно нужен был кто-то со стороны, чтобы подтвердить его невиновность. Кто-то умный и рассудительный, кому можно доверять, потому что он всегда будет предельно честен. Такой человек, как Минерва.
— Это была не моя вина, — произнес Колин.
— Ну конечно, — подтвердила она.
Милая, дорогая Мин! С самого начала именно прямолинейность он любил в ней больше всего.
Она поцеловала его в подбородок. Пэйн глубоко вдохнул. Поразительно: до чего же легче стало на сердце! Так легко, что, кажется, разомкни сейчас мисс Хайвуд свои объятия — и он улетит в небо.
— Знаете, что? — сонно спросил он. — Я всегда думал, что смерть моих родителей достойна баллады. Они так сильно любили друг друга. Я понимал это, даже будучи мальчишкой. И кажется не случайным, что их жизни оборвались так поэтично: всегда вместе, до самой смерти. Признайте, в сей трагедии немало романтики.
Минерва промолчала в ответ, но Колин знал, что она не спит: ее пальцы перебирали его волосы. Он уже почти задремал, когда услышал:
— Я спою эту балладу, если вы напишете для нее слова.
В ту ночь она больше не сомкнула глаз. Ее ум и сердце переполняли эмоции. А еще Минерва была уверена, что Пэйн будет спать еще крепче, если она станет охранять его сон.
С первыми лучами зари, проникшими в хижину, Минерва вытянула над головой затекшую левую руку, чтобы разогнать кровь, а затем по привычке потянулась за своими очками.
Что-то пробормотав, Колин повернулся на другой бок, закинул на Минерву расслабленную руку и нащупал пальцами ее грудь.
О небо! Сердце пропустило удар, а затем сильно застучало, ощутив боль, схожую с той, когда погружаешь в теплую воду онемевшие от холода пальцы. Внезапно Минерве стало трудно дышать.
Подумать только! Она каждое утро первым делом протягивает руку за очками, потому что не может без них обойтись. А Пэйн сначала потянулся к ней!
Она не может его исцелить — и ни одной женщине это не под силу. Нельзя изменить события далекого прошлого. А вдруг Колину нужно не лекарство, а кто-то, кто может принять его со всеми недостатками и помочь, словно лупа, видеть окружающий мир отчетливо — как помогают в этом Минерве ее очки?
Еще час назад она сочла бы такую мысль абсурдной. Но в первых лучах утреннего солнца казались возможными любые нелепицы. А потому на мгновение захотелось помечтать, вообразить себе, каково это было бы: просыпаться рядом с Колином каждое утро, чувствуя себя необходимой ему.
К тому времени, когда Пэйн снова пошевелился и, проснувшись, начал покрывать щеки Минервы поцелуями, ей уже так сильно хотелось быть той, кого он обнимал бы, засыпая, и первой, к кому тянулся бы по пробуждении, ища близости и душевного равновесия, что в глубине души она почувствовала горечь разочарования.
Не желая объяснять, почему успела так разволноваться еще до завтрака, она отвернулась от Колина. Он тут же с нежностью обнял ее сзади, подчеркнув тем самым различия в их анатомии: его твердая грудь прижималась к спине Минервы, а жесткие волоски на его ногах щекотали ее гладкие бедра.
Скользнув под простыни, рука Пэйна собственнически пропутешествовала по всем изгибам его спутницы, обвилась вокруг талии и придвинула Минерву еще ближе. Теперь его пульсирующий, возбужденный член упирался в ее поясницу.
— Мин, — прошептал Колин, уткнувшись ей в шею носом. — Ты мне снова нужна. Ты примешь меня в себя?
Она молча кивнула и собралась было повернуться к нему, но виконт приподнял ее ногу и втиснул свое мужское достоинство между ее бедер.
Минерва озадаченно напряглась.
— Всё в порядке. — Пэйн поцеловал ее в шею, его пальцы скользнули к животу партнерши, а затем — ниже. — Разреши мне показать тебе, как это делается.