Семь порочных дней

— Не сомневаюсь, что часть браков — лишь соглашения, заключенные без взаимного чувства. Однако не так уж и мало союзов, скрепленных любовью. Не верю, что вам сложно влюбить в себя женщину.

— Но если я женюсь, то должен буду поддерживать в своей супруге любовь ко мне. Не в любой женщине, а в одной-единственной, на долгие годы. Более того, мне придется и самому любить ее все это время. Если же мне и посчастливится встретить особу, с которой захочется испытать подобное — а мне такая пока не попадалась, хоть я и перепробовал множество образчиков — как я смогу быть уверен, что нашел именно то, что нужно? Вы же ученый. Вот и скажите: как можно доказать наличие любви?

Минерва пожала плечами:

— Полагаю, необходимо провести испытание, своего рода экзамен.

— В том-то всё и дело: вечно я проваливаю все экзамены.

Она взглянула на него с жалостью:

— Разумеется. И мы оба знаем, что именно поэтому вы никогда не получали высоких отметок по математике, а вовсе не от недостатка усердия.

Колин не ответил. Вместо этого он откинулся на спинку кресла и, сцепив на затылке руки, с загадочным выражением лица разглядывал собеседницу. Она не могла разобрать, что было в его взгляде: раздражение, восхищение, одобрение или гнев.

Минерва, вздохнув, встала из-за стола:

— Пожалуй, пора спать.

В снятом ими гостиничном номере было две раздельных сообщающихся спальни — чтобы поддерживать перед Фонтли видимость отношений брата и сестры. Но обоим беглецам было ясно, что воспользуются они только одной кроватью. Минерва пересекла комнату и начала расстегивать спенсер (37). Затем она спустила его с плеч и отбросила в сторону, чувствуя, что Колин за ней наблюдает. Неужели у него не хватило воспитания отвернуться? Под его оценивающим взглядом кровь быстрее побежала по жилам Минервы, а тело, казалось, стало легким и горячим, словно пепел, танцующий в дыму костра.

Она потянулась, чтобы расстегнуть платье.

— Позвольте мне, — неожиданно оказавшись за ее спиной, предложил Пэйн.

Минерва на мгновение замерла, охваченная желанием отшатнуться, но у платья были такие неподатливые застежки, что небольшая помощь не помешала бы.

— Только крючки! — заявила она.

— Конечно.

Убрав в сторону несколько выпавших из ее прически прядей, виконт начал расстегивать платье сверху вниз: медленно, крючок за крючком. Скрестив на груди руки, Минерва поддерживала платье спереди, пока спина обнажалась все больше.

— Откуда вы узнали? — Голос Колина нежным шепотом скользнул вдоль ее шеи.

— Узнала что?

— Что «Барбара Ален» (38) — моя любимая баллада? — Он произнес эти слова с интимной хрипотцой, взволновавшей Минерву.

— А разве не у всех она любимая?

В ответ Пэйн искренне и тепло рассмеялся:

— Неужели мы только что обнаружили в нас что-то общее?

— У нас много общего, — ответила Минерва, уже знакомо чувствуя, как глупеет на глазах. Вот, пожалуйста — она уже лепечет что-то бессмысленное. — Мы оба — люди. Оба говорим по-английски. Оба понимаем, что такое логарифм. У нас обоих каштановые волосы, два глаза…

— У нас обоих есть кожа. — Колин нежно скользнул кончиками пальцев по обнаженному плечу собеседницы, и приятное ощущение волной пробежало по ее руке. — А еще у нас обоих есть руки. И губы

Она крепко зажмурилась и надолго задержала дыхание, но потом осознала, что собралась с духом для поцелуя, которого не последует. Минерва мысленно обругала Пэйна и заодно себя. Надо выбросить из головы все мысли о его поцелуях. Вот только никак не отпускали воспоминания о том, как смотрел на нее Колин, когда она пела, как потом шел к ней, прокладывая путь через толпу, как уложил того здоровяка, пролив за нее свою кровь.

Минерва прочистила горло и шагнула вперед, все еще глядя в стену:

— Благодарю за помощь. Не могли бы вы отвернуться?

— Я отвернулся. — Доски пола слабо скрипнули, подтверждая его слова.

Она начала раздеваться, повернув голову и глядя исподтишка в зеркало, чтобы убедиться, не подсматривает ли Пэйн. Минерве почти хотелось застать его за этим занятием. Но, очевидно, прошлой ночью тот уже увидел достаточно, ибо пока она спускала с бедер платье, виконт стоял к ней спиной.

Разоблачившись до сорочки, Минерва нырнула под простыни и повернулась лицом к стене:

— Теперь можно.

— Можно что? — насмешливо фыркнул Колин.

Потом она пыталась притворяться спящей, но слышала, как виконт ходил по комнате, снимая сапоги, откладывая в сторону часы и запонки, помешивая в камине огонь — то есть издавая все эти бесцеремонные звуки, свойственные сильному полу. Мужчины никогда не стесняются обнаруживать свое присутствие. Им можно жить громко, со стуком и лязгом, а дам всегда учат существовать с тихим шуршанием.

Кровать громко скрипнула, когда Пэйн лег рядом с Минервой. Его рука легонько коснулась ее спины. От этого едва ощутимого движения внутри словно что-то негромко запело. А когда Колин заерзал, устраиваясь поудобнее, она так ясно, так предельно четко ощутила каждую часть его и своего тела.

— Вы сможете заснуть? — поинтересовалась Минерва через несколько минут.

— Рано или поздно.

— Хотите поговорить? — спросила она у стены, чувствуя себя трусихой оттого, что ей не хватает духа повернуться к Пэйну лицом.

— Я бы лучше послушал вас. Почему бы вам не рассказать мне сказку? Ту, что вы читали, когда были ребенком.

— Я не читала в детстве никаких сказок.

— Не верю. У вас постоянно перед носом книга.

— Но это правда, — тихо возразила она. — Когда я была маленькой, в течение многих лет никто не понимал, что у меня дальнозоркость. Все считали меня в лучшем случае непослушной, а в худшем — тупой. Мама всегда распекала меня за насупленный вид, за мечтательность. Диана постоянно читала книжки со сказками и историями. Она пыталась научить читать и меня, но как ни старалась, я не могла разобрать буквы. У нас была няня, которая за работой вечно напевала баллады. Я ходила за ней по пятам и слушала, запоминая как можно больше. Эти баллады и были моими сказками. — Она закрыла глаза. — В конце концов моя гувернантка поняла, что мне нужны очки. Я даже не могу вам описать, что испытала, когда впервые их надела. Это было словно чудо.

— Наконец хорошо видеть?

— Нет, понять, что я не безнадежна. — Минерва ощутила комок в горле. — Ведь я же думала, что у меня какая-то неизлечимая болезнь. Внезапно я увидела мир ясно: не только какие-то предметы, находящиеся на расстоянии, но и те, что у меня прямо под рукой. Я могла читать буквы на странице, исследовать всё вокруг, открывать для себя под кончиками пальцев целые миры. В кои-то веки я имела возможность проявить какие-то свои таланты.

Минерва не знала, поймет ли ее Колин, но именно по этой причине геологический симпозиум был так для нее важен, а Франсина значила буквально всё. Вот почему несколько дней назад она открыла сундук, в котором хранилось ее приданое, и рассталась с брачными фантазиями ради новых, научных целей. Она никогда не была такой, какой желала видеть ее мать. Минерва отличалась от своих сестер и смирилась с этим. Она могла бы смириться и с существованием в качестве безнадежной пародии на модную, элегантную леди. Лишь бы хоть кто-то где-то восхищался ею и уважал за то, что она — такая, как есть: Минерва Хайвуд — геолог, книжный червь, а еще, после сегодняшнего вечера, иногда и трубадур.

— Когда я научилась читать, меня невозможно было оторвать от книг — и до сих пор это так. Но я уже выросла из детских сказок.

— Что ж, — произнес виконт сонным голосом, — это была прекрасная сказка. Затюканная девочка. Добрая няня. Счастливый конец. Таковы почти все волшебные сказки.

— Правда? А мне казалось, большинство из них — про очаровательного красавца-принца.

Ответом стала долгая гнетущая тишина.

Наконец Пэйн ответил:

— Так ведь у вас есть свой рыцарь. Сэр Алисдер Коллега.

— Пожалуй, вы правы, — надеясь, что голос не выдал ее разочарование, Минерва вцепилась пальцами в простыни.